Когда он закончил, кровь остановилась. Он выпрямился, улыбаясь. А потом заметил, что из раны на голове Миасаль кровь тоже не течет. Ее грудь не двигалась.
– Нет! – Харл рухнул на колени. – Нет! Сделай что-нибудь!
– Я… – начал Кэл.
Он остановил кровотечение. Он…
Он ее потерял.
Кэл не знал, что сказать, как ответить. Нахлынула сильная, жуткая тошнота. Харл оттолкнул его прочь, рыдая, и Кэл упал. Мальчик снова начал трястись, когда Харл обнял бездыханное тело.
Толпа вокруг хранила молчание.
Через час Кэл сидел на крыльце перед хирургической комнатой и плакал. Его охватила тихая скорбь. Он все еще трясся. Слезы катились по щекам.
Мальчик сидел, прижав колени к груди и обхватив их руками, и пытался понять, что бы такое сделать, как прийти в себя. Может, есть лекарство от этой боли? Забинтовать глаза, чтобы не текли слезы? Он должен, должен был ее спасти…
Послышались шаги, и на него упала тень. Лирин присел на корточки напротив сына:
– Я осмотрел твою работу. Ты все сделал правильно. Я тобой горжусь.
– У меня ничего не вышло, – прошептал Кэл.
По одежде мальчика расползались красно-коричневые пятна.
Еще недавно они были алыми, но теперь кровь впиталась в ткань.
– Я знавал людей, которые часами упражнялись, но при виде настоящей раны столбенели. Когда такое происходит неожиданно, все куда сложнее. Ты не застыл как истукан, ты бросился к ней, ты пытался помочь. И все сделал хорошо.
– Не хочу быть лекарем, – сказал Кэл. – Я не справлюсь.
Лирин вздохнул, обошел ступени и сел рядом с сыном:
– Кэл, увы, но такое случается. Ты больше не мог ничего сделать. Ее маленькое тело слишком быстро истекло кровью.
Кэл не ответил.
– Тебе следует научиться тому, когда надо переживать, – мягко проговорил Лирин, – а когда – отпускать. Ты сам все поймешь. Я тоже в молодости через это прошел. У тебя появятся свои мозоли.
«Разве это хорошо? – подумал Кэл, и по его щеке скатилась еще одна слеза. – Научиться тому, когда надо переживать… а когда – отпускать…»
Где-то далеко Харл все еще оплакивал свою дочь.
21
Почему люди лгут
Каладину не хотелось открывать глаза. Если откроет, то проснется. А если проснется, то боль – жжение в боку, ноющие ноги, тупая пульсация в руках и плечах – окажется не просто ночным кошмаром. Она станет настоящей. И вся будет его.
Он подавил стон и перевернулся на бок. Болело все тело. Каждая мышца, каждый дюйм кожи. Голова гудела. Казалось, страдали даже его кости. Хотелось лежать без движения, пока Газ не придет и не вытащит его из барака за ноги. Это было бы легко. Разве он не заслужил хоть однажды что-то получить легко?
Но он не мог этого себе позволить. Перестать двигаться, сдаться – это то же самое, что умереть, а это недопустимо. Каладин уже принял решение. Он поможет мостовикам.
«Хэв, будь ты проклят. Даже сейчас тебе ничего не стоит пинком выгнать меня из койки». Каладин отбросил одеяло и вынудил себя встать. Дверь в казарму была приоткрыта ради свежего воздуха.
Когда он поднялся, стало хуже, но для мостовика время на восстановление сил было непозволительной роскошью. Держись или сдохни. Каладин уперся рукой в неестественно гладкий духозаклятый камень казарменной стены, чтобы не упасть. Потом глубоко вздохнул и пересек помещение. Странное дело, многие уже проснулись и сидели. Молча наблюдали за Каладином.
«Ждали, – понял Каладин. – Хотели увидеть, встану ли я».
Он нашел троих раненых там, где оставил их вчера, – у входа в казарму. Проверил Лейтена. К его удивлению, тот был еще жив. Дыхание по-прежнему слабое, пульс еле слышен, раны ужасны – и все-таки мостовик боролся за жизнь.
Без антисептика это ненадолго. Ни одну из ран пока что не заразили спрены гниения, но в таком грязном помещении это лишь вопрос времени. Каладину нужно было достать какое-нибудь из аптекарских зелий. Но как?
Парень проверил двух других. Хоббер не мог сдержать улыбки. Он был круглолицый и тощий, с щелью между зубами и короткими черными волосами.
– Спасибо, – проговорил мостовик, – спасибо, что спас меня.
Каладин фыркнул, осматривая его ногу:
– Все будет в порядке, но ты не сможешь ходить несколько недель. Я принесу тебе еды из столовой.
– Спасибо, – прошептал Хоббер, хватая Каладина за руку и сжимая ее. Он, кажется, даже прослезился.
Эта улыбка прогнала уныние, вынудила боль и усталость отступить. Отец Каладина описывал ему такие улыбки. Не они заставили Лирина стать лекарем, но из-за них он не переставал им быть.
– Отдыхай и следи, чтобы рана была чистой. Нельзя привлечь спренов гниения. Скажи мне, если увидишь хоть одного. Они маленькие и красные, похожи на мелких насекомых.
Хоббер истово закивал, и Каладин перешел к Даббиду. Молодой мостовик выглядел в точности как вчера – смотрел перед собой пустыми глазами.
– Он так сидел перед тем, как я уснул, сэр, – сказал Хоббер. – Похоже, за всю ночь не пошевелился ни разу. Ой, прям мороз по коже.