Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной

Двух положений с твердостью я не выдержал. Я не отстоял полной автономии Западноевропейской митрополии, которая мне вручена волею Патриарха Тихона, и допустил сбить себя с позиции, дать ограничить полноту автономных прав сверху и снизу: сверху — центральным органом управления зарубежной Русской Церковью: Синод присваивал себе исключительное право назначать епископов, направлять и контролировать религиозную и просветительную работу; снизу — самостоятельность автономного управления ограничивали епископы отдельных епархий: без их приглашений или разрешений митрополит не мог даже навещать приходы своей митрополии. За образец устройства митрополичьего округа была взята церковно-административная схема патриаршего управления в Русской Церкви, но с проведением еще большей централизации. От Указа святейшего Патриарха Тихона, давшего мне всю полноту власти в церквах и приходах Западной Европы, не оставалось ничего… Только моей нравственной подавленностью, доходившей до болезненной нервной депрессии, можно объяснить мою непонятную уступчивость. Чувство жалости к бедному митрополиту Антонию заставило меня допустить и назначение его пожизненным и бессменным председателем Синода, хоть я сначала и возражал, защищая выборное начало при назначении председателя, понимая, что при беспомощности митрополита Антония руководство Синодом останется в руках синодальных чиновников.

Одного я "карловчанам" не уступил — юрисдикции Вселенского Престола. Я заявил, что без благословения Вселенского Патриарха я ничего не предприму в деле новой организации Управления зарубежной Русской Церковью, и хотя подписал (скрепя сердце) выработанный "Проект временного Управления Русской Церковью за границей", но я принял его условно, т. е. если оно будет одобрено совещанием моих епископов и нашим Епархиальным собранием из епископов, клириков и мирян…

Работы Совещания тянулись около трех недель. Признаюсь, более тяжелого периода, чем эти три недели, я за все время моего архиерейства не переживал, так сложна и мучительна была обстановка различных на меня воздействий. Я чувствовал, что я слабо выполнил свою миссию, которая заключалась в том, чтобы отстоять канонически правильную и жизненно справедливую и целесообразную форму Управления зарубежной Русской Церковью; с болью воспринимал я сознание разлада между тем, что я думал, и тем, что я подписал…

Однако несколько полезных практических мер для достижения церковного объединения, по моему предложению, было принято: 1) восстановление богослужебного общения; 2) осуждение всякой враждебной церковной полемики в проповедях, печати и общественных выступлениях; 3) запрещение открывать параллельные приходы и 4) запрещение принимать клириков, переходящих из одной епархии в другую без отпускной грамоты. Первая и наиболее существенная из этих мер была закреплена, как я уже упоминал, Божественной Литургией, совершенной членами архиерейского Совещания и некоторыми другими иерархами в русской церкви, и второю, еще более торжественною Литургиею, которую совершил Патриарх Варнава в сослужении с 15 русскими и сербскими архиереями в Белградском кафедральном соборе. Велика была радость множества народа… Однако подлинного, искреннего мира между нами по-прежнему не чувствовалось, было как-то смутно, тоскливо на душе и не верилось, чтобы наскоро составленное нами и с большими трудностями принятое "Временное положение" могло всех нас объединить…

По окончании наших работ и закрытии Собора все его члены собрались в квартире митрополита Антония, дабы узнать и обсудить, что же нами в комиссии сделано. "Вы же все уже знаете…" — сказал я вопрошавшим меня членам Собора, намекая на то, что они давно и хорошо обо всем осведомлены и их информационные вопросы излишни.

В дальнейшей беседе в этот вечер архиепископ Серафим Болгарский поднял вопрос об архиепископе Александре Бельгийском, бывшем Американском — о необходимости суда над ним на основании донесения епископа Антония Дашкевича, посланного более десяти лет тому назад из Карловцев в Америку и вернувшегося с данными фантастическими, якобы порочащими моральную личность владыки Александра.

— В самые дни примирения вы поднимаете вопрос о суде, то над о. С.Булгаковым, то над архиепископом Александром… — сказал я, указав на все несоответствие этих вопросов данному моменту.

С невеселым чувством покинул я Белград. Перед отъездом наш представитель В.Н. Штрандтман устроил большой епископальный прием. При прощании Патриарх Варнава вновь обворожил меня искренним доброжелательством, сердечностью и лаской. Меня отвезли на патриаршем автомобиле. На перроне вокзала были торжественные проводы: патриаршие викарии, протоиереи… много всяких почестей. Спасибо доброму владыке Варнаве, но ему не удалось настроить миролюбиво души наших епископов…