Путь на Балканы

Взвод подпоручика Самойловича вернулся к своей батарее, и команда свежеиспеченного поручика Линдфорса обратилась в обычную стрелковую роту, отличавшуюся от прочих разве что вооружением. Рекогносцировок больше не проводилось, да и вообще на линии соприкосновения наступило затишье. Турки все еще зализывали раны после неудачной попытки деблокирования Плевны[88], когда войска Сулеймана-паши понесли большие потери. Русская же армия, напротив, испытывала подъем и рвалась в бой, но, похоже, что вожди ее не знали, куда направить этот порыв.

Еще одной новостью было известие о том, что, призываемый неотложными делами, государь решил покинуть армию, где он разделял со своими войсками все тяготы, лишения и опасности военного похода, и вернуться в Россию.

Вообще со времен Аустерлица в Русской армии ходило поверье, что император в войсках — это к несчастью. Поэтому известие это было воспринято не то чтобы с облегчением, но, во всяком случае, без сожаления. С тем чтобы всячески обезопасить отъезд царя, вдоль пути его следования были вставлены заставы и пикеты, местность тщательно осмотрена и очищена от нежелательного элемента. Для этого были посланы отряды и команды ото всех полков, которые и обеспечили безопасность монаршей особы.

От Болховского полка такое назначение получила команда поручика Линдфорса.

— Твою мать, как же холодно! — выругался Будищев, постукивая одной ногой о другую.

Накануне он имел глупость сменить опанки, к которым он уже привык, на сапоги, так что ноги теперь ужасно мерзли. Не спасали даже теплые портянки и служившие предметом зависти всего взвода вязаные носки. Накануне опять выпал снег, достигавший теперь в иных местах до двух аршин, так что приходилось расчищать дорогу для императорского обоза, протаптывать дорожки для часовых — и все это в изрядных сугробах.

— Это точно, — поддакнул Егоров, произведенный недавно в ефрейторы и очень этим гордый. — А говорили, что в Болгарии зимы и вовсе не бывает!

— Угу, — буркнул в ответ Дмитрий, — интересно, наши обормоты костры уже развели или еще чухаются?

— Развели, конечно! — убежденно заявил артельщик. — Вы же им обещались, что ноги повыдергиваете, если не запалят!

— Больно они боятся, — усмехнулся унтер.

— Больно не больно, а опасаются. Начальник-то вы строгий, хотя и справедливый!

— Степан, тебе что нужно?

— Да ничего, господин унтер!

— Не ври! Ты когда на вы переходишь и ластишься, это верный признак, что или выпросить чего-то хочешь, или проштрафился.

— Грех вам такое говорить! Я до вас завсегда с чистым сердцем и душой, а вы, господин унтер, так и норовите обидеть меня. Да что уж там, я человек маленький, меня всякий обидеть может.

— Ага, особенно если жить надоело!

— Ну, вот опять, — понурился Егоров, — да я по сравнению с вами просто агнец божий!

— Вот-вот, — ухмыльнулся Дмитрий, — иже херувим!

— Ну, может, и не херувим, а только зря на меня говорят, что я в артельный общак руку запускаю! Не было такого николи…

— Значит, проштрафился, — вздохнул Будищев. — А кто говорит?

— Так Парамошка, паразит!

— Этот зря болтать не станет!

— Вот злой вы человек, господин унтер! Я же к вам со всей душой, а вы…

— Ладно, поговорю я с ним, объясню, так сказать, что память у меня на цифры хорошая и всю добычу до полушки считаю, так что даже если бы ты и хотел, хрен бы получилось!

— И я же об чем толкую, — обрадовался Егоров, но унтер прервал его:

— К селянам здешним ходил?

— Нет у них ничего, — помрачнел Степан. — Ни зерна, ни баранины, ни сыра.

— А деньги показывал?

— Спрашиваете! И рублевкой тряс, и пиастрами звенел, даже наполеондор в руке подкинул, ничего не помогает! «Нима, братушка, все турка взял». Тьфу!

— Наверное, заметили, что сначала ты торгуешься, а потом ночью бараны пропадают, — усмехнулся Будищев.

— Да мы еще в этих местах вроде не были.

— А ты думаешь, мы одни такие умные? Казачье вон вообще по-другому не умеет.

— Так то казаки. Я иной раз вообще сомневаюсь, а православные ли они!

— Как Богу молиться, так мы все христиане, а как спереть что у ближнего, так и не поймешь, то ли жиды, то ли цыгане.

— Кажись, едет кто? — прислушался артельщик и, высвободив из-под башлыка ухо, выставил его наружу. — Надо поднимать людей, проводим царя-батюшку, так и погреться можно будет!

— Поднимать надо, — согласился Дмитрий, но прислушавшись еще, добавил: — Правда, они с другой стороны едут, но кого бы ни принесла нелегкая — все одно начальство!

Через минуту караульные уже стояли вдоль дороги, так что, когда появились проезжающие, с них можно было рисовать картинку для устава. Первыми проехал разъезд казаков в лохматых папахах и бурках, а за ними следовали несколько карет, по зимнему времени поставленных на полозья. Поравнявшись с постом, поезд остановился, и из первого экипажа выскочил офицер и крикнул:

— Далеко ли до Беллы?

— Никак нет, ваше благородие, верст восемь!

— Это, по-твоему, недалеко? — нахмурился тот, но ругаться не стал и пошел докладывать начальству.

У кареты отворилась дверца, и из нее вышел здоровый бородатый мужик в богатой шубе, из-под которой виднелся шитый золотом воротник.