Путь на Индигирку

— Вот, когда ты первым под пароход полез, — строго начал Кирющенко свои объяснения, — а потом и другие тебе на помощь — пароход вы отстояли — это и есть настоящая политика. Был бы ты коммунистом — люди сказали бы: «А ведь первым коммунист Луконин полез, повел за собой других…» Политика была бы вдвойне!

— Первым не я, первым Данилов полез, — неуступчиво сказал Луконин.

— А знаешь, что я тебе скажу? — торопливо заговорил Кирющенко, и было необычно видеть его разволновавшимся. — В том и сила нашей жизни, что вчерашний охотник, человек, по пьяной лавочке поднявший нож на товарища, сегодня первым, как ты говоришь, полез под пароход — не из озорства рискуя жизнью, не по пьяному делу, а потому, что жить захотел по-другому, не так, как прежде, жить со всеми заодно. Не удивлюсь, если года через два Данилов заявление принесет… В том и сила нашей партии, что она вбирает в свои ряды тех, кто не боится первым идти. Вот в чем настоящая политика, товарищ Луконин. А слова у тебя в горле застревать перестанут — будь уверен. Ты другого бойся — чтобы трепачом не стать, вот болезнь посерьезнее…

Кирющенко почему-то посмотрел в мою сторону.

— Да ладно, сегодня мы этот рейд закончим… — пробурчал я.

— Пиши-ка заявление, сколько тянуть можно, — сказал Кирющенко Луконину. — Я же знаю, ты рекомендации собираешь.

— Это я завсегда…

— Ну так о чем разговор! — воскликнул Кирющенко. — Одна рекомендация, считай, за мной. Вторую Василий Иванович даст…

— Он разговаривать не хочет…

— Так это он раньше не хотел, а придешь к нему с партийным делом, он или все отложит, или время назначит.

— Неужто?

— Точно тебе говорю. Иди-ка, иди к нему. Он коммунист, понимает, что значит, когда человек с партийным делом…

— Жданов, механик, мне еще обещал… — заметил Луконин.

— Правильно, он тебя давно знает, будет у тебя третья рекомендация.

— А с Федором как? — спросил Луконин.

— Вот ты ему заодно и о Федоре скажи, — посоветовал Кирющенко.

Луконин ушел. Подобревший Кирющенко заговорил:

— Жданов-то мне рассказал, что Луконин завел с ним речь о рекомендации. Давно я к Луконину присматриваюсь. Люди к нему тянутся, настоящий капитан будет. Хороший есть у нас народ! Сам с такими сильнее становишься. — Он помолчал и уже официальным тоном сказал: — Перебирайся и ты на «Индигирку» к Луконину, поможешь ему в начале навигации поработать с коллективом команды, а там видно будет… Вот еще что хотел тебе сказать: понадобится рекомендация, считай — одна за мной.

На «Индигирку» я перебрался в тот же день к вечеру, после того как мы закончили установку печатной машины и наборных касс на деревянной барже. Луконин указал мне нижнюю одноместную каюту, иллюминатор которой выходил наружу над самой водой по соседству с колесом. В раскрытый иллюминатор я услышал, как на палубе Наталья звала Федора, просила помочь перенести с берега аккумуляторы. Устроившись в своем новом жилье, я поднялся на палубу и увидел Федора. Он стоял около распахнутой двери каюты радистки, прислонившись острым плечом к дощатой стенке надстройки и сунув руки в карманы брюк. Наталья вышла из каюты, заперла дверь на ключ, и они, согласно отстукивая каблуками по стальной палубе, зашагали к трапу, переброшенному на берег. И мне не терпелось без дела, я поднялся на мостик и принялся помогать Данилову докрашивать рулевую рубку. Опять мы, все четверо, были на «Индигирке».

…Недели через две в первом часу ночи «Индигирка» буксировала баржи в верхнем сумасшедшем плесе. Ночь была расцвечена дневными красками. В передний широкий иллюминатор кают-компании видны были острова с желтевшими на полуночном неярком солнце стволами тополей и для ночи неправдоподобно изумрудными, хоть и неяркими кронами, виднелись густо-голубые разводы на речной шири, расплавленный металл отраженного неба в тихих заводях… Краски были чистыми, с глянцевым отливом. У самого борта шумели буруны шиверов, прибрежные скалы в кривунах грозили разбить баржи на поворотах, перекаты занимали почти весь фарватер. Мы только что погрузили с берега дрова, и теперь Дуся угощала нас круто заваренным какао со свежим мягким, как пуховая подушка, ситным, который только она одна и могла выпекать в духовке пароходного цамбуза.

В кают-компанию вошла Наталья. В руках она держала листки, выдранные из тетради, исписанные карандашом ее мелким почерком. Она не раз появлялась на палубе и в кают-компании со служебными радиограммами, и потому никто не обратил на нее внимания. Она подошла ко мне и протянула листки. Это было первое сообщение о начале войны.

IX

…Безрадостными были сводки с фронтов, лишь работа помогала нам держать себя в руках. Мы трудились на разгрузке и погрузке барж, в рейсах я готовил политинформации, материалы для нашей газеты, которые Наталья передавала по радио на другой пароход Рябову.

Однажды часа в три ночи, после того как я прочел в кают-компании очередное сообщение Совинформбюро, принятое радисткой, и опустился к себе, пришел Федор. Постоял у двери, глядя под ноги, глуховатым голосом сказал: