Путь на Индигирку

Я осторожно снял с нее наушники, приемник был выключен, включил его, сводка только начиналась. Едва услышав слова диктора, доносившиеся сквозь надетые на меня наушники, Наталья встрепенулась, словно умываясь, провела обеими ладонями по лицу, подняв локти, не открывая глаз, завела на голову разлохматившиеся прядки темных волос.

— Заснула, даже не успев включить приемник, — пробормотала она. — Каждый раз меня будил голос диктора… Все, теперь уже не засну, дай наушники…

Записывая, я покачал головой, так же, как делала Наталья, когда кто-нибудь входил в рубку во время приема или передачи.

— Иди спать, — сказал я. — Иди…

Наталья не уходила. Радиопомехи мешали вести прием, я отстроился от них одной рукой, другой продолжая записывать. Наталья все еще была здесь. Я мельком глянул на нее, она сидела, склонив голову на скрещенные руки. Тронул ее за плечо, она не пошевелилась, глубокий сон вновь охватил ее. Я с трудом разбудил Наталью, сказал, чтобы она легла. Она встала и с закрытыми глазами, видимо, сил не было поднять век, ощупью, опираясь о переборки, ушла во вторую половину каютки.

Вскоре мы подходили к затону за мелкосидящими стотонными баржами для рейса на Аркалу. Вода Индигирки потемнела, напоминала болотную жижу, вспучины и разводы на ее поверхности стали еще более заметны, река, вздуваясь, ускорила свой бег. Песчаные косы и невысокие, лишенные растительности острова на глазах как бы проваливались, вода топила их. Мимо плыли вывороченные с корнями деревья, ошметки грязной пены и крупные пузыри, какие иногда поднимаются в лужах во время теплого ливня. Второй паводок — «черная вода» — начался.

В затоне мы узнали, что многие пароходы и баржи ушли вниз, получен приказ перегнать их морем на соседнюю реку. Там нужнее будет во время войны техника и не хватает людей на добыче уже разведанных запасов золота, вольфрама, олова. Геологическая партия была отозвана в Москву. Перед отъездом геологи пережгли добытый ими уголь в кучах, прикрытых пластами дерна, и таким примитивным способом получили кокс, единственное, что они могли для нас сделать. Постройка дороги к месторождению и его разработка откладывались на неопределенное время.

Поселок затона опустел, многие уплыли вниз, на соседнюю реку, вместе с ними покинули затон Гринь и Маша. Старикова назначили начальником проводки судов по морю, и его тоже не было. Перед самым отходом «Индигирки» на Аркалу снизу приплыл на катере Кирющенко, он хотел увидеть Луконина, удостовериться, как идут дела у нового капитана, и проститься с теми, кто осенью останется в Дружине. Попросил собрать в кают-компании команду, говорил недолго, сказал, что убежден в успехе порученного «Индигирке» рейса, потому что коллектив команды сплочен, а капитан хорошо знает норов реки. Сказал, что рано или поздно мы погоним врага обратно на запад и очистим свою землю от захватчиков. Его спокойствие и уверенность передались всем нам, стало легче на душе. После беседы он отозвал меня в сторону, как-то странно посмотрел на меня и попросил пройти в мою каюту.

Как и прежде, я помещался в нижней каюте, неподалеку от колеса. Кирющенко остановился посреди каюты и, вперив в меня взгляд, сказал:

— Перебирайся на катер, поплывем догонять «Чкалова». Делать тебе здесь нечего, Рябов уже уплыл вниз, а ты назначен в другую газету, в горное управление. Далеко, отсюда не видать… — Он невесело усмехнулся.

Я стоял, не зная, что сказать.

— А как же рейс на Аркалу?.. — пробормотал я.

— Луконин справится, — сказал Кирющенко, — команда поверила в него, идет за ним. Я тебе больше скажу: единственный капитан, который может доставить с Аркалы кокс — это Луконин. Остальные боятся Аркалы, как черт ладана, я с каждым говорил, прежде чем Стариков послал радиограмму, которую попросил и меня подписать. Недаром мы Луконина в партию приняли… Недаром! — добавил он.

Я молча стоял перед ним, не в силах произнести ни слова. Для всех нас на «Индигирке» Аркала стала синонимом нашего участия в войне, синонимом победы. Он понял меня, сказал:

— Надо свои личные чувства в узде держать… Я вон тоже подал телеграмму товарищу Ворошилову, и Стариков тоже, просились на фронт. Ответ получили: до особого распоряжения; нужны на месте. Так-то, брат! Не ты один… — Он замолчал и повернулся к иллюминатору. Я знал, как выглядит Кирющенко в такие минуты горьких раздумий: глаза расширены, устремлены в пространство и ничего не видят перед собой, губы бескровны, лицо мертво… Он резко повернулся ко мне. — Собирай вещи, пошли на катер, Луконину медлить нельзя, вода поднялась. Да и тебе спешить надо, твое место там, где берут металл.

Он стал, как обычно, энергичен, решителен, напорист. Глядя на него, я понял, что начинается другая, трудная полоса моей жизни, вдали от Индигирки, с другими людьми.