Путь отцов

Вышеупомянутая «Апологетика» — один из его шедевров — сочинение энергичное и напористое: «Я не только опровергну выдвинутые против нас обвинения, я обращу их против самих обвинителей». Нечасто можно встретить в христианской апологетике столь строгую правовую аргументацию, столь свирепую иронию, столь убийственную логику: доводы обрушиваются, как удары молота, выковывая чеканные формулы и неотвратимые дилеммы; и все это без малейшей оглядки на власть или на философские авторитеты. Он жаждет не просто одолеть противника, но повергнуть, растоптать, унизить его — без сомнения, изрядная доля жестокости была у него в натуре.

Тертуллиан целиком проявился уже в своем «Апологетикуме». Он не только овладел к тому времени слогом и диалектикой, но вполне определил приемы своего полемического искусства, порой на грани софизма; здесь уже явственны его крайности, резкость, некоторое высокомерие, выразившееся в нежелании защищать христианскую справедливость и терпимость, христианское благородство. Книгу вскоре перевели на греческий, что случалось довольно редко и свидетельствовало о широком резонансе. Ее можно отнести к тем произведениям, которые стали вкладом в общую сокровищницу цивилизованных наций. Кое‑что в ней устарело, но в целом она не утратила ни своей выразительности, ни, увы, своей актуальности.

Воодушевленный успехом, Тертуллиан обратил перо против других врагов: евреев и еретиков. Книга «О началах еретичества» — одно из самых законченных и скомпанованных его произведений — остается и самой злободневной: здесь он размышляет о роли Предания в жизни Церкви и стремится активизировать взаимоотношения Писания и Предания. Перед фактом умножившихся ересей Тертуллиан отстаивает два постулата: Христос препоручил проповедь вероучения своим апостолам, и никому другому. Апостолы передоверили эту задачу лишь тем общинам, которые сами основали, следовательно, одной лишь Церкви принадлежит законное право разъяснять веру и толковать Писание. Автор отвергает незаконные притязания еретиков.

Апологетические сочинения составляют наиболее значимую для нас часть его наследия; но не менее важны и многочисленные нравственные и аскетические трактаты, где определяются основы христианского поведения в языческом обществе. Все они «одушевлены гневом и страстью». Подобно своему современнику Клименту Александрийскому, Тертуллиан убеждал христиан быть непримиримыми к язычникам. В начале III века Церковь высылала небольшие «десанты» для глубокой разведки общества. «Мы бывали на ваших собраниях, на рынках, в банях, в гостиницах, на ярмарках. Мы плавали с вами, и с вами служили в солдатах» (Апол 41, 3).

Тертуллиан превозносит воинствующее христианство, отвергающее общение с языческим миром, не желающее завязывать с ним никаких отношений, вступать в диалог.

Как священнослужитель, коему поручено приуготовлять к принятию крещения, и как моралист, призванный формировать других по своему подобию, он писал трактаты о крещении, о покаянии, о молитве, даже о женской манере одеваться, имеющие явно катехизаторский характер. Он дает узаконения общественной жизни христиан, запрещает им зрелища, цирк, театр и стадион. И, как обычно, переходит всякую меру, предлагая утешаться обещанным зрелищем Страшного Суда: «Сколь же мы восхитимся, возвеселимся и возрадуемся, узрев, как все эти властители искупают во мраке свою земную славу».

МОНТАНИСТ

Став монтанистом, этот инквизитор доходит в своей суровости до того, что запрещает занятия скульптурой и астрологией как связанные с идолопоклонством. Он также был одним из первых церковных противников воинской службы. В книге «О венце» он осуждает тех, кто идет в солдаты, как отступников от христианской жизни. Клеймит он и тех, кто страшится гонений. Он пишет с яростной иронией: «От евангелия у них осталось только одно речение:«Бегите из града в град»».

Как многие аскеты, этот карфагенский священник немало занимался упорядочением жизни христианок. Это было своеобразной компенсацией воздержания, что особенно хорошо понимал Иероним. Тертуллиан озабочен мельчайшими подробностями. Не подобает ли девице на людях завешивать лицо и открывать его лишь на время богослужения? Он прикидывает длину завесы, указывает, как ее пристойно опустить и откинуть, какова она должна быть спереди и сзади, в каком именно возрасте ее нужно начинать носить. Властный и педантичный наставник ничего не отдает на волю прихоти. Он дотошно разбирается в ухищрениях женского кокетства, печется о прическе, уходе за кожей, об одеждах и благовониях. Он и сам не чужд литературного кокетства и стилистических изысков, когда увещевает: «Белизна ваша пусть будет от простодушия, а румянец — от стыда, глаза ваши пусть обрисует скромность, а губы — молчание… в таких‑то украшениях вы станете возлюбленными Господа». Любопытно было бы заглянуть в дневник его жены!