Путь с войны

Ырысту внимательно просмотрел содержимое мешка. Ничего такого, что могло бы интересовать разыскивающих его чекистов, там не было. Бритва, медали, трофеи кое-какие: пара колец, сережки, мыло, открытки, фотографии, губная гармошка, набор иголок. Ничего значимого. Вопрос, для чего при розыске дезертира поставлено условие о неприкосновенности вещей, остается открытым.

– А скажи… давай на ты, – сказал Блинов вытягиваясь на плащ-палатке. Ырысту кивнул. – Почему из части убежал. После победы!

– Моя эта… пьяная был.

– Да, перестань. Не включай свою броню. Не по службе, для себя спрашиваю. Но это не самое важное. И меня не касается. Я таких случаев знаю, но они касаются салаг, довольно много, – казалось Блинову доставляет удовольствие просто говорить, говорить, лить слова, не спотыкаясь на твердых буквах. – Получит письмо из дома с плохой вестью и деру! Но ты не из таких.

– Не из таких, – подтвердил Ырысту, закидывая руки за голову.

– Допустим. Предположим. Сочтем возможным. Ушел и ушел, твои дела, твои мотивы. Но, тогда, если ты в розыске, зачем идти сдаваться? Полпути, считай, прошел. Риск. Чтобы банду сдать? Но это риск собственной жизнью, время все еще военное и мои коллеги гуманнее не стали. Надеялся на понимание и снисхождение?

– Хотел бы я сказать, что это был мой долг. Но нет. Я сомневался долго, жребий бросил.

Блинов недоверчиво посмотрел на Ырысту, потом коротко посмеялся.

– Лучше для тебя, что это был, как будто, долг, – тоном наставника сказал капитан. – Долг гражданина, обязанность советского человека.

– Не верю я в долг гражданина, – сказал Ырысту. – И не сторонник, однако, того, что государственное выше личного, общественное над семейным. На постоянной, именно, основе. Бывают экстремальные моменты, когда свою судьбу выгодней отбросить. Именно свою. И главное – выгодней. Моя жизнь – одна! – на две близких. Или ближних. В этом раскладе моя свобода, стало быть, не козырь. Моя жизнёшка. Но честно скажу, если бандиты грозились убить мою… ну, жену… ребят… и приказали бы мне грохнуть капитана Андрея Блинова, я б завалил капитана Блинова, рассказал все штабные планы, вручил им бы ключ от кабинета товарища Сталина. И жребий кидать бы не стал.

Блинов задумался. Ырысту смотрел на звезды в ветвях.

– Близкие и ближние не одно и то же? – спросил капитан.

– Это так себе разделение, чепопалошнее, – сказал Ырысту. – Близкие, как бы, они по крови, по общей работе, по соседству. Ближние – другое, наверное.

– Как это?

– Образ мыслей, – Ырысту приподнялся, сел, поджав ноги крест-накрест. – Знаешь игра в ассоциации. Я говорю слово, а ты первое, что приходит на ум.

– Знаю, – сказал Блинов. – Во дворе балдели.

– Сыграем? Я говорю. Ветка.

– Сучок.

– Иголка.

– Нитка.

– Корова.

– Молоко.

– Пчелы.

– Мед.

Ырысту поднял палец вверх.

– Тест окончен, товарищ капитан. Все мыслят по-разному. Если такие вопросы задавать людям из моего мира, то на иголку ответят не нитка, а ветка.

– В смысле, хвоя? – понял Блинов.

– Да. А на корову ответят трава. Ваше европейская… как сказать? Цивилизация, она потребительская. Поэтому, корова и вы думаете: что от нее взять? Молоко. А гармоничные люди скажут: трава. То, что можно дать. Как-то так. А пчелы, тут сразу думаешь: утки.

– Почему?!

– Пчелы переносят пыльцу с цветка на цветок. Опыляют, оплодотворяют. А утки оплодотворяют озера, они на лапках переносят икринки. Не знал? Странно. Поэтому, когда охотник убивает много уток в Карелии, меньше рыбы становится в монгольских озерах. Так что нужно знать и дичи брать с умом.

Блинов снова задумался, в это время к нему подошел Ефим Лукич.

– Я рядом с вами посплю? – робко попросил Непейвода. – Ваш радист Василий страх как храпит.

Ефим Лукич стал устраиваться. Застенчиво потупив глаза, он натягивал шерстяные носки.

– Наверное, теплые-е, – с притворной завистью протянул Ырысту.

– Стеша связала, – шепнул Непейвода. – Она вяжет очень хорошо. Давала мне с собой еще кофту теплую. Я не взял. Кофта такая, она тепленькая, мягонькая, но колется, я чешусь потом, как поросенок об забор. Ношу, чтобы Стеше приятно… А кофта красивая. С ромбиками.

– Мастерица, Лукич, супруга твоя, да? – Ырысту хотелось похвалить Степаниду Андреевну, сделать приятное этому смешному добряку, невесть как оказавшемся сотрудником органов. – А дети есть у вас?

– Сыновья. Старшему – тридцать, второму – двадцать шесть. Обоих немцы убили, – ответил Лукич, замолчал, потом вдруг спохватился – У тебя ноги замерзли? Так на! Носки-то. Возьми.

– Не, спасибо, Ефим Лукич. Сам грейся.

– Та-а у меня такая шуба жиру, шо…

Как храпит радист Василий, Ырысту узнать не довелось. Но с оглушающим сном подполковника Непейводы он тут же познакомился. Гусеничный трактор, ползущий по гравию, тракторист изо всех сил дует в пионерский горн, не забывая стучать в барабан, усилить этот звук в три раза – так храпел Ефим Лукич.

– У меня брат погиб. Отец…– сказал Блинов. – Не спишь, Ырысту?

– Заснешь тут.