Путь Самки

Утром я проснулся свежим и отдохнувшим, и первое, что я ощутил, было патологически сильное желание позвонить в Москву Андрею Королеву. Только достаточно энергичным усилием воли я заставил себя отложить звонок и вначале привести себя в порядок и позавтракать. Инна еще спала, поэтому приготовлением завтрака я занялся сам. Попив кофе (не могу без него по утрам – ничего не соображаю), я забрал телефон в свою комнату и набрал московский номер. Ответил мне приятный женский голос, видимо жены Андрея. На мою просьбу позвать его она ответила:

– А он вчера уехал в Питер.

– Вот как! А я как раз из Питера звоню.

– Так вы позвоните ему по питерскому номеру, сейчас я вам скажу.

Через минуту я уже звонил по городскому номеру. Трубку снял сам Андрей, ничуть не удивившийся, что я ему звоню; более того, он как будто воспринял мой звонок как нечто само собой разумеющееся. В свою очередь, я чувствовал, что его голос чарует и завораживает меня, однако это не казалось мне странным, так как бы и должно было быть. Это уже потом, анализируя случившееся, я удивлялся, что не обратил внимания на такое странное обстоятельство. Но в то утро все казалось мне совершенно естественным и натуральным. Андрей сказал, что будет рад увидеться со мной, тем более что он на это и рассчитывал, когда собирался в Питер. В результате он предложил мне встретиться в институте в три часа, лучше где-нибудь в районе читального зала или библиотечного каталога. На том и порешили.

До института я вздумал заехать в поликлинику и взять справку относительно пригодности моего здоровья для психоделической практики: зачем откладывать это дело в долгий ящик? Мне повезло: в поликлинике почти никого не было. Лечащий врач, доктор Чинчакова, вначале вознамерилась было заставить меня сдавать кровь-мочу, но после поднесения ей гонконгского сувенира – маленькой резной фигурки Будды – вошла в мое положение и быстро выписала справочку, что я практически здоров и к психоделической практике по состоянию здоровья годен. В регистратуре на справочку поставили круглую, а не треугольную – так полагается – печать, и я отправился в институт с чувством исполненного долга и чистой совестью. Погода была прекрасная, теплая и безоблачная, и после гонконгской парилки я просто наслаждался приятной прохладой питерского лета в разгаре. Поэтому я решил идти на работу пешком. Перешел Дворцовый мост и мимо Адмиралтейства направился по Английской набережной в сторону института. Дойдя до Медного всадника, я задержался, наслаждаясь видом Университетской набережной с Кунсткамерой, Меншиковским дворцом и древними сфинксами, застывшими в своем мистическом трансе у Академии художеств. Я всегда борюсь с автоматизмом восприятия города: надо осознавать окружающую красоту, тогда многие отрицательные моменты нашей питерской жизни померкнут перед катарсисом от созерцания незыблемой стройности гранитного одеяния Невы со всеми его узорами и кружевами.

Как и всегда, взявшись за медную дверную ручку, я вспомнил о своем первом рабочем дне в институте и о своей тогдашней мысли, что здесь я уже до конца жизни. Пока сомнения в ней не возникало. Я с силой потянул на себя массивную деревянную дверь теперь уже позапрошлого века и вошел в прохладный отделанный мрамором холл института. Как и всегда в последние годы, темно и безлюдно.

В кабинете только Елена Сергеевна Воронова – сидит, погрузившись в чтение каких-то выписок. Общаться явно не пожелала. Я снова спустился вниз и заглянул в кабинет Константина Ивановича. Его тоже еще не было, хотя кабинет и был отперт. Я положил ему на стол гонконгскую мелочь, наменянную на его доллар, и ушел. Теперь он знает, что я в институте. Захочет увидеть – вызовет.

Около часа дня в кабинете появился Серега Соловьев, и мы пошли с ним выпить традиционный кофе. За кофе выяснилось, что во время моего отсутствия ничего интересного (или даже вообще ничего) в институте не происходило и рассказывать-то, собственно, и не о чем. Поэтому говорить пришлось мне. Скоро, почувствовал я, от рассказов о Гонконге меня будет тошнить.