Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

Русская армия неожиданно превратилась в политическую силу. Быстро выяснилось, что она является руководящей силой. От установленного в армии порядка не осталось и следа. В течение трех дней в стоявшей по соседству артиллерийской дивизии никому даже в голову не пришло заняться чисткой лошадей.

Выяснилось, что комиссар рекомендовал солдатам посетить митинг, на котором два крыла социалистов на протяжении нескольких часов обсуждали схоластические вопросы социологии. Комиссар считал, что необходимо нести просвещение в массы – солдаты, по его мнению, были обязаны разбираться в политических и исторических вопросах. Он лихорадочно занялся просветительской работой в армии. Он был одним из многих ему подобных. Восемь миллионов солдат оказались под властью политических комиссаров.

Однако на самом деле никто не обладал реальной властью. Солдаты делали то, что им нравилось. И если офицер говорил: «Сегодня чистка винтовок», а комиссар: «Сегодня состоится собрание по теме „Капитализм в Соединенных Штатах“», то кое-кто из солдат шел на собрание, а остальные валялись на койках. Но никто не чистил винтовку.

В первые несколько дней я испытывал чувство потерянности. Не знал, куда идти, что делать, кого спрашивать и о чем. Я был молод, и любые серьезные изменения производили на меня сильное впечатление. Я испытывал некоторое возбуждение, но не отождествлял свою судьбу с происходящим. Впрочем, как многие другие.

Несчастный артиллерийский капитан, выступивший на первом митинге, бродил словно побитая собака. Его волновали исключительно лошади. Эти безумные дни вывели его из состояния душевного равновесия.

– Революция революцией, но лошади остаются лошадьми и не участвуют в революции, – твердил капитан.

Весь мир для него сконцентрировался в лошадях. Лошадь принадлежит государству, поэтому обязанность каждого гражданина состоит в том, чтобы лошадь всегда была чистой и здоровой. Лошади общественное богатство. Еще пару недель назад это был нормальный человек. Патриот, заботящийся о достоинстве России. Теперь им завладела навязчивая идея. Он думал только о состоянии лошадей.

Он бродил, как потерявшийся ребенок. Приказ номер один отменил отдание чести. Капитан шел по улице и встречал десятки солдат. Теперь каждый мог, когда ему вздумается, приходить и уходить. Улицы были заполнены гуляющими, болтающими, смеющимися, жующими, грызущими семечки солдатами. Некоторые нагло смотрели капитану в лицо, демонстративно засунув руки в карманы. Он делал вид, что не замечает наглецов. Если капитан ловил виноватые косые взгляды, то его рука инстинктивно тянулась к козырьку, но он тут же отдергивал руку, краснея и глупо улыбаясь.

Как-то капитан вошел в нашу казарму, и часовой, стоявший по стойке «смирно», отдал ему честь. Капитан застыл, словно не веря собственным глазам. Потом заглянул в конюшню. Медленно он прошел вдоль шеренги лошадей и занимавшихся их осмотром солдат, что-то бормоча дрожащими губами и покачивая головой.

Возможно, ему вспомнились времена, когда перед парадом, проводя осмотр лошадей, он надевал белые перчатки. Погладив лошадь, он осматривал руку. Если на белоснежной перчатке появлялось малейшее пятнышко, солдат получал неделю нарядов вне очереди. Правда, такие случаи встречались крайне редко: солдаты испытывали гордость за своих лошадей. А что теперь? В его батарее лошадям уже четыре дня не меняли подстилки.

Капитан подошел ко мне, ответил на приветствия, мое и моего ординарца, и несколько минут нежно ласкал мою лошадь.

– Великолепная лошадь! – сказал он.

– Вы правы, капитан.

Оглянувшись вокруг, словно опасаясь, что кто-то может нас услышать, он прошептал:

– Мои лошади погибают. Ими никто не занимается. Куда мы идем? Зачем?

Он напоминал мне ребенка, чью куклу выбросили в помойку.

Восстали сто пятьдесят миллионов человек. Тысячи вождей разворачивали перед ними картины светлого будущего. И среди них заблудились люди, подобные капитану…

– Почему мы забыли о своих ежедневных обязанностях? – прошептал он.

Капитан напоминал смертельно больного человека, который, лежа в кровати, спрашивает: «Почему картина криво висит на стене?»

Почувствовав себя у нас в родной стихии, капитан произнес слова, которые говорил на протяжении тридцати лет:

– Молодец, улан!

– Рад стараться! – вытянувшись, ответил мой ординарец.

– Благодарю. Благодарю. Благодарю, – несколько раз повторил капитан, пожимая мне руку.

Он пришел за советом к полковнику, своему старому товарищу.

– Лучше бы они сначала выполняли свои обязанности, а уж потом занимались политикой. Я даже готов выслушать их предложения, но в первую очередь я думаю о своем подразделении и его готовности служить моей стране. Но я больше не могу выполнять эту задачу: мои лошади гибнут.

Его долгие разговоры с полковником неизменно приходили к лошадям. Было невыносимо видеть, как этот пожилой, образованный человек рыдает, словно ребенок. Мы были единственными, кто внимательно выслушивал его жалобы, и при любой возможности он приходил к нам, чтобы отвести душу и окунуться в привычную атмосферу. Многие офицеры следовали его примеру.