Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Тайфун идёт, — а Анри подтвердил это несколькими энергичными кивками. Я быстро осмотрелся — нигде на белом от зноя небе не было ни облачка, море лежало ровное, как стекло. Я поинтересовался:

— Вы что, перегрелись?

— Послушай, — предложил Джерри, — только внимательней.

Я прислушался, сам не зная, к чему… и услышал.

Воздух, вода и небо тихо звенели. Это была не та звонкая тишина, которая рождается иногда в полном молчании. Это был именно звук. И в нём жила угроза.

— Слышу, — коротко ответил я.

— Мы с отцом ходили на яхте, — сказал Джерри. — Ну — там. И один раз такое было в Коралловом море. Я не знаю, как нас не утопило — трепало трое суток.

— Подъём, блин!!! — уже не слушая его, заорал я. — Все на палубу! Живей! Тревога!..

…Ураган обрушился на нас через семь минут после того, как мы в бешеном темпе приготовили всё, что только можно, к «трёпке». Я не знаю, как это описать толком. Только что всё было, как прежде, лишь этот страшный звон сделался слышен всем. А через какие-то секунды уже не было ни неба, ни океана, ни воздуха, ни воды, ни солнца — ничего.

Ни-че-го.

Мы оказались среди чёрно-синего воющего пространства. Верха и низа тоже не оставалось… Голоса исчезли. Дышать стало почти невозможно — воздух смешался с водой. А необъяснимая молниеносность произошедшего давила ужасом.

Я приказал всем убираться в надстройки. Сергей и я прикрутили себя к румпелю, Ясо привязался к бушприту, хотя вряд ли там что-то можно было увидеть — но тут должно было быть полно коралловых рифов, а на такой напороться значило погибнуть.

Во время шторма в Атлантике такого — даже похожего — не было.

— Поставит бортом — перевернёт! — крикнул Сергей. Он орал мне буквально в ухо, я видел, как жилы вздулись на лбу и шее, но мне казалось, что он шепчет. — А так ничего! Пока идём вразрез — ничего!

Я подумал, что, если сорвёт закрышки люков, то мы пойдём ко дну после первой же волны так и так, без разворота бортом. И тут же мысль оборвало — когг застыл над водяной пропастью с Останкинскую башню глубиной, а главное — застыл точно носом вниз. Потом он рухнул, и я не закричал только потому, что закусил щёку до крови. Но глаза удержать открытыми не смог. Абсолютно чужой голос Сергея простонал: «Дер-жи-и-и!..» — переходя в хрип, и я вцепился в румпель и окаменел, сросся с ним и с палубой, понимая, что сейчас миллионы тонн водяной горы расплющат нас сверху, и последнее, что я почувствую, будет чудовищная боль в лопающихся лёгких…

Мы летели куда-то вверх, и я знал, что дышать нельзя. Потом я открыл глаза. Палуба кипела скатывающейся по ней водой. Когг летел на гребне волны почти на боку. Я выплюнул кровь, рот наполнился солёной водой, раненую щеку обожгло болью. Сергей смеялся, мотая слипшейся гривой.

Мне показалось, что меня окликают. Наклонив голову, я увидел у ног лицо Кольки — вцепившись руками в леер, он что-то кричал перекошенным ртом.

— Что?!?! — крикнул я.

— Течь! — донеслось до меня, как с другой планеты. — В трюме! М-мать!

— Затыкайте! — заревел я. — Заделывайте!

Колька исчез. Вода мешалась на мне с таким же солёным, но холодным потом. Если подались доски, то — всё… Неужели где-то что-то не проверили?.. Всё, всё, всё… Я ждал удара, разворота корпуса… после чего от нас или останутся щепки, или мы пойдём на дно.

Это был даже не страх. Страх — когда видишь опасность, контролируешь её и можешь избегнуть, ищешь и находишь выход. А сейчас — что я мог контролировать, как избежать?

Мы прошли через волну.

— Успеют залатать! — крикнул Сергей. — Смотри, Ясо держится!

Действительно, грек, распластавшись на бушприте, махал нам рукой. Я успел различить на его лице улыбку — и корабль вновь ухнул вниз…

* * *

— Терпи, Олег, — сказала Танюшка. Огонь свечи мотало вместе с ней, а мне казалось, что я сижу нормально, всё остальное же пляшет бесконечную дикую сарабанду.

Я положил руки на стол, и Танюшка, сжав зубы, словно ей тоже было больно, плеснула на них морской водой из котелка. Прямо на кровоточащие лохмотья «живой» кожи и открытые раны.

Это была не боль. Я не знаю, что это было, потому что я просто потерял сознание. Милосердно. Сразу же, до того, как мозг успел осознать ощущения…

…А вот пришёл я в себя от боли. Танюшка обрезала своим коротким ножом самые торчащие куски кожи, бросая их на пол. Я смотрел на это и держал руки плотно прижатыми к столу.

— Больно? — в глазах у Таньки стояли слёзы.

— Тань, давай, давай, — спокойно сказал я. У Сергея терпения не хватило — или Ленка оказалась не такой ловкой, я слышал, как он ругается. — Делай. А я буду рассказывать тебе, какие у тебя красивые глаза… только немного заплаканные… это почему?

— Да ну тебя, ты бы хоть на левую свою крагу надел! — Танька достала самодельные бинты. — Сейчас ещё срезать буду…

— Как там Олег? — тоскливо спросила в пространство Ленка Власенкова. — Пойду выгляну…

— Сиди, — приказал я.

— Одним глазком! — жалобно попросила Ленка. Я ничего не стал повторять, и она осталась сидеть.