Путь варга: Хищные пастыри. Книга 1

Не то чтобы я хотела выручать Мясника. Но Морковка забыл или не знал. Анонимки — тухлые дела, воняющие ловушкой. Их присылают чокнутые, или благожелательные дураки, или враги. «У моего соседа мантикора на заднем дворе!», «В цирке Эрнсау мучают алапарда!», «Бесхозный единорог! Нужно его забрать и полечить — срочно!» Потом выясняется, что мантикоры нет, алапард просто линяет, а у единорога — хозяин-стряпчий, который вприпрыжку несётся сочинять на тебя иск.

В удачные дни анонимных вызовов по Чаше бывает два-три — если писем Грызи не считать. В худшее моё дежурство было восемь за три часа.

— Вчера пришло письмо уже с указанием адреса — поместье Гюйтов. Несколько иное содержание: «Умоляю, будьте в день чтений. Спасите нас от чудовища». Подписи нет, написано нарочито безграмотно, крупными буквами. Но почерк скорее женский.

— Почему ты не сообщил Гриз? — свирепеет Морковка. — Вчера она ещё не уехала…

— Письмо, как и вызовы, не были адресованы госпоже Арделл. Или группе. Связаться хотели со мной.

— И как ты это выяснил?

— Во-первых — никто подобных посланий не получил.

Морковка ищет сперва мой взгляд, потом взгляд Пухлика. Мотаем головами. Я за девятницу дежурила у Чаши дважды, но масочных анонимок не припомню. Тот, кто вызывал, уточнял вызов: не просто «королевский питомник Вейгорда, 'Ковчежец»«, а всё это плюс ещё 'Рихард Нэйш».

— Во-вторых, она всегда начинала общение со слов «господин Нэйш». Из чего можно заключить, что ей нужен был устранитель.

— И ты какого-то вира собираешься лезть в дело — просто потому что…

— Почему бы и нет, Лайл.

Липучке, понятно, плевать. Сияет ярче переродившегося феникса.

— История, достойная древних поэм, не так ли? Не просто призрак, а монстр, а? Держу пари, это нечто поэтическое, необычное, изысканное… в духе Сапфиры Элебосской или кого-то из её школы. О-о-о, я уже предвкушаю это зрелище. Виллем, дружище, ты же оставишь им книги? Ты же хотел подписать. Нет-нет, вся подготовка завтра, а сегодня мы с тобой предадимся воспоминаниям! У меня есть пара бутылочек хорошей выдержки из коллекции старины Вельекта — я расскажу тебе про эту жуткую, непотребную историю с яприлем — впрочем, тоже поэтичную…

Лортен развивает буйную деятельность. Несёт пургу про эти самые книжонки с амфибрахиями, которые он очень, очень рекомендует нам прочесть. Угрожает прямо с утра вместе со своим дружком устроить Пухлику лекцию «кто есть кто в поэтическом мире». И осчастливить фраком для полного сходства.

— Из тебя выйдет отличный критик, отличный критик, Лайл! И ты наконец погрузишься в омут высокого искусства, хлебнёшь, так сказать, поэзии, полной, э-э-э, ложкой…

Если бы он не трещал так — было б легче думать. По прищуру Мясника читается, что тот собрался не поэзию черпать. Убивать то, что раньше не убивал. Пополнять коллекцию кем-то, кого в ней нет. Но значит — он думает, что там бестия? Не артефакт, не зелье, не внушение магии, а зверь, и это же так, так просто, если бы только не сорочий треск Лортена…

— … хм-м-м, что же я забыл, ах да! В самом деле, у меня нет спутника или спутницы. Конечно, я предпочёл бы дарить вдохновение, но если нужно, я с лёгкостью сойду и за поэта — разумеется, я, так сказать, выплёскивал на бумагу вдохновение, и если не стал известным, то это лишь по поразительной моей скромности. Так что я без помех могу возглавить всю кампанию, а если говорить о спутнике… о, господин Олкест, ну конечно, это будете вы!

Пухлик откидывается в кресло и выдыхает себе под нос, что у него-то ещё не худшая ситуация. Морковка меняется в лице. Так выразительно, что добивает даже до Липучки.

— Вы сомневаетесь в своих силах, Янист? Ну, что вы, что вы, — знатный род, хорошее воспитание, и ведь вы же, кажется, книгами немного интересуетесь?

Морковка, на моей памяти буквально живший в библиотеке, моргает недоуменно.

— Так вот, как сопричастный, так сказать, высокой культуре — думаю, вы вполне справитесь с этой ролью, тем более что я буду проводником в опасном литературном море! Ведь согласитесь, не могу же я поручить это бедной Кани — конечно, эффектная внешность, и… и боевые качества, но… привести её туда, где обитают нежные строки, переливные ассонансы, и метафоры звенят, сияя…

Может, был бы выход. Остов поместья и все эти писаки, — там, где им полагается. В доме душевнобольных.

— … согласитесь, это столь же дальновидно, сколь привести туда этого жестоковыйного законника, в сердце которого ни на грош поэзии, несмотря на Печать на его ладони…

— Морковка не едет.

Выворачиваюсь из-под Морвила и встаю. Алапард огорчённо зевает. Остальные вопросительно пялятся. Кроме Нэйша. Он пялится как урод.

— Морковка не едет. Еду я.

— М-м-м-мел, дитя моё…

— Отрой свои стихи, — говорю Липучке. — Или друга попроси поделиться. Я не собираюсь там читать. Иду как «искра».

Пухлик, глядя на Липучку, становится неразбавленно счастлив. Лортен придерживает выпадающую челюсть и блеет: «М-м-м-м-е-еэ-элони… не представлял в тебе интереса к… искусству». Только к чему наживать себе мигрень объяснениями.