Путь варга: Хищные пастыри. Книга 1

– Как это безумно верно! — вклеивается плюгавенький, с желчно-алкогольным жалом. — Вокруг храма поэтического, если говорить словами Оллио Сверса, воистину ходят твари рыкающие и визжащие, и яд струится с клыков их! И злы они, ибо изгнаны из того храма. Изгнал же их Великий Стрелок, поскольку сами они неспособны на доброе и прекрасное…

Пухлик обречённо вздыхает, как бы говоря «Ладно, я же вроде как Неистовый».

– Увы. Слишком многие храмы поэзии только кажутся храмами. Купола и позолота, а за ней… кабак, а может, дом терпимости. Алтари пусты, а духовные плоды сожрали твари хрюкающие — в облике служителей Стрелка. Вы уж извините меня, что я никого не цитирую. Так получилось, что во мне достаточно собственных слов.

С таким слогом — как он ещё в Совет Акантора не избрался.

Поэтьё издаёт гул, какой можно услышать из брюха у очень голодного алапарда. Графоман мученически заводит глаза и вздыхает. Весь его вид так и говорит: «Ну давайте, пытайте меня, оскорбляйте, я творческий, я прощу».

– И вы ещё осмелились прийти сюда!

Это вылетает девица с воинственной бледностью и трагическими скулами. Сжимает кулачки и брызжет дурными метафорами:

– Вся ваша братия… стервятники с ядовитыми жалами! Вы все… всегда хотите только одного. Повязать феникса вдохновения! Заткнуть ему рот, заклеймить его песню! Уничтожить, растоптать его своей клеткой!

То ли Амфибрахий и по ней проходился, то ли просто личное ко всем критикам.

– И вы осмеливаетесь ещё говорить такое тем, кто собрался здесь. Где живёт сила искусства и истина! Знаете, с кем я бы сравнила вас всех? Вы словно… словно…

– Крысы.

Гул поэтья примолкает. Графоман щурит близорукие глазки повыше.

— Достаточно близкое сходство, на мой взгляд, — продолжает Мясник, обволакивая Метафору улыбкой. — Вечно голодные грызуны, которые раздерут на части всё, что им попадётся на зубок. Обратят в прах. Можно, конечно, приручить… но кто поручится, что не хватанёт тебя за пальцы просто от дурного настроения. Верно ведь, Виллем?

Под общий смешок вокруг начинает летать восторженная Муха. С этим её «Удивительно точно, удивительно точно, согласен, Ирли?» Из углов пялится разодетое поэтьё с кровавым предвкушением.

Амфибрахия здесь бы сожрали и без сирен. Ясно, почему он ехать не хотел.

— Дурное настроение — естественная вещь, когда роешься в мусоре.

Пухлик малость побагровел, но не сдался.

— Зато сколько радости ощущаешь, когда находишь что-нибудь стоящее. Скажем, яйцо феникса среди куриных. Просто с течением времени начинаешь терять веру в то, что это возможно. Иногда начинаешь судить поспешно. А ваше великодушное приглашение, господин Гюйт…

Графоман задирает нос с видом оскорблённо-добродетельным.

— Честно признаться, сперва я не собирался ехать. Но мой… кхм… мотиватор и мой ученик напомнили мне, что приговор без доказательств — удел бездарного судьи.

Пухлик съехал на законнические метафоры. Но всё-таки выкрутился. Вон, заверяет, что счастлив будет услышать-просветиться-причаститься и прочее. Графоман строит лицо гонимого гения.

— Что ж, надеюсь получить оправдательный приговор. Только помните, что вы здесь нынче не только судья. Обязательное условие для всех поэтов в «Силе искусства» — чтение своих стихов.

— И маленький товарищеский суд, — добавляет тощий старикашка от камина. И хихикает предвкушающим жабьим смехом. Смешок размножается и разлетается, и становится очевидно, что местная поэтня собирается содрать с Пухлика кожу после чтений. А после в таком виде закинуть на поэтические Рифы.

— Не сомневаюсь, вы нас поразите, — смачно заканчивает Графоман. — А пока что у вас есть время, чтобы познакомиться с другими чтецами. Поговорить об искусстве, поделиться вдохновением и новостями. Чтения начнутся после шести. Мои же скромные строки будут заканчивать вечер.

Пухлик откланивается уверяет, что очень, очень рад пообщаться и познакомиться с достойными служителями храма поэзии. Кажется, сдерживает тик.

На Графомана нападают другие приехавшие. Пухлик коротко закатывает глаза и заныривает в гущу поэтической стаи. Мясник уже лечит мозги каким-то юным «искрам». К Морковке тем временем притирается красногубая обширногрудая, в колыхании модного эксклюзива над головой.

— Эллейс Алин? Я слышала, как вас представляли. Ваши стихи, нужно сказать, довольно свежи. Возможно, им не хватает чувственности…

Затылок у Морковки вопит «Помогите!» Зато меня никто не замечает. Иду срисовывать обстановку.

Холл полукруглый. По стенам увешан картинами редкой бездарности. В мазне чуется рука Графомана. Вот и подпись в углу каждой — ИГ, с завитушками. Дева с единорогом на фоне заката. Танец фениксов. Нойя в танце при луне. Васильковая дева. Затрёпанные, слащавые сюжетики, в которых нет ни признаков жизни. И сирены. Одна, другая, третья. Не настоящие, а те, из мифов. С человеческими лицами, крыльями и плечами. С чёрными вьющимися волосами.