Путь варга: Хищные пастыри. Книга 1

— Бедный, несчастный мальчик… Она меня излечила. Я тоже была несчастной. А стала очень счастливой. Самой счастливой на свете! Я забыла все свои горести. Такой прекрасный мир! И я здорова! Ну же, разве не понимаешь, мой муж проводил обследования: я абсолютно здорова, и разумом в первую очередь. И я не хочу вылечить всех. Только тех, кто в этом сильно нуждается. Неужели ты не понимаешь, больной, несчастный мальчик… больше не будет плачущих влюблённых! Ревнивцев, скорбящих, тревожимых, ненавидящих, больше… не будет боли, потому что теперь есть лекарство! Да, пока что мы принимаем за деньги. Мы вынуждены брать с них клятвы о неразглашении. Но Бетси крепчает, и мы можем принимать всё больше пациентов, а старые возвращаются к нам, и через пять лет, может быть, десять лет… когда мы запатентуем метод…

Озноб бредёт по позвоночнику. Тычет ледяными шильцами — ищет уязвимые точки. Это несоответствие. Щебет, и улыбка, и светящиеся глаза — и то, что она говорит. Меня сейчас вывернет наизнанку. И я стану криком.

— Уже начались смерти! Смерти!! Ваша тварь убивает! Отнимает магию, забирает здоровье и жизнь!

— Досадные случайности. Всегда бывают. Это только те, кто слишком увлекался лечением. Они же не страдали, да? Умерли счастливыми.

— Умерли пустыми! Опустошёнными, потому что всё ваше счастье — не более чем пустота, наносная радость, как от наркотика, потому что на самом деле боль — неотделима от…

Полли качает головой. Она впервые начинает выглядеть сообразно своему возрасту. Пожилой женщиной, пусть и хрупкой. Глядящей на несчастного мальчишку-несмышлёныша.

— Бедный мальчик, — но сочувствия нет, только фальшивое тепло, тщательно за годы подобранная имитация. — Кто станет цепляться за боль? Зачем? Зачем такие страшные мысли, откуда? Вот видишь, я права. Ты болен. Тебе нужно лечение. Тебе и твоему отцу.

— Хочешь поделюсь с тобой частью законической мудрости? — едва слышно под нос роняет Гроски. — Не говори маньяку, что с его великой идеей что-то не то.

Полли ласково смотрит на нас. На лице её — любовный укор нам, шкодникам.

— Я нашла лекарство, — шепчет она и делает шаг вперёд — и мы отступаем по коридору перед маленькой женщиной в старушечьей кофте. И в каждом мелодичном, высоком звуке её голоса — безумие, застарелое, безразмерное, подмявшее и поглотившее её всю. — Самое лучшее лекарство. Лекарство от боли.

Лайл рядом шумно выдыхает, как бы осознав, что договариваться бесполезно. Выставляет правую ладонь вперёд в предупредительном жесте. И интересуется как-то очень буднично, почти скучно.

— Стены, пол, потолок? Где она прячется?

— Повсюду, — нежно вызванивает незримый жаворонок. — Она здесь повсюду.

И обрывается в горних высях, когда маленькая женщина в коридоре призывно разводит руки.

— Она — это «Безмятежность».

Золотистые нити прорастают сквозь потолок. Приходят сквозь отверстия для светильников. Почти невидные щели.

Звенят, вылетая, медные оплётки вентиляции. Поддаваясь щупальцам липкой твари, пришедшей на зов. Чёрные потёки украшают стены — и вот глухое «брлв» — из кладовки, оттуда тоже стремится поток — и из уборной в конце коридора, и позади и сверху — глухой звук двери чердака, которая не выдержала.

Вязкое, чёрное, струится по ступеням, затапливает пол. И слышны мерные удары безразмерного тела псигидры внутри стен — так нетерпеливо иногда стучит сердце. Вытвань проливается огромной кляксой, с полотка начинают лезть густые потёки — Лайл с тихим ругательством подмораживает несколько. И слышно, что внизу, на первом этаже, разлеглось нечто непомерное, огромный организм, проросший в увитые цветущим плющом стены, обжившийся на потолке, в подвале — повсюду… Пришедший показать себя.

А Полли смеётся, и в смехе её слышится — стихия безумия, катится валом, разрастается, как вытвань в коридоре. Она будто опьянена тем, что вокруг неё струится Бетси, и голос взмывает, становится всё громче, почти переходя в крик.

— Не бойтесь. Это лекарство. Это всего лишь только лекарство. Она излечит вас. Больно не будет. Уже больше совсем не будет. Ни больно, ни страшно. Будет безмятежность…

Безмятежность, безмятежность, — бьётся в виски тонкий, будто заострённый голосок, и мы отступаем по коридору, но отступать почти что некуда, псигидра струится и накатывается валом, тянет чёрные щупы, а сверху струятся золотистые нити, подсвечивают маленькую фигурку с распахнутыми руками-крыльями. Полли будто преображается, становится выше ростом — женщина, отбрасывающая громадную, живую, чёрную шевелящуюся тень. И на лице её — страсть. Упоение, почти физический восторг.

Лекаря, который сейчас истребит боль.

Сейчас закричу, — думаю я, но пересохшее горло смыкается, как трещина. Не исторгает из себя ни звука. И звук долетает извне: тонкий-тонкий визг, вой… Лайл? Нет, Лайл пятится рядом со мной, зубы оскалены в страдальческой гримасе, пальцы скрючены — готовятся вытолкнуть магию.

Найви?

Старик варг визжит и бьётся, бьётся на полу, а чёрные потёки огибают его и отдёргиваются, будто пугаясь криков.

— Не лезь! Не тронь! Говорил — не ходи сюда, не ходи! Какая… кто? Просил… не надо!