Путанабус. Трилогия (СИ)

Смешал себе безалкогольный «мохито», употребив на это последний мой запас свежей мяты из холодильника. Чайку мне заварил с местным сушеным аналогом лимонника.

Затем сел на маленькую табуреточку около моей кровати и стал разглагольствовать, отрываясь только на глоток коктейля со льдом:

– Кто ж под дождиком бегает без специального костюма из непромокаемой пленки? Тут в предгорьях еще и ветер бывает. Беречь себя надо – не мальчик уже. И вообще, без бабы этот дом стал похож на казарму. Оружия везде понавешал. А на хрена? Ты что, такой уж фанат стрелялок? Охотник? Вояка? Нет же. Просто выпендрежник.

– Ты откуда такой красивый взялся? – прохрипел я в ответ.

– Вы туда еще долго не доберетесь, – ответил медведь. – У тебя курить есть?

– Там, в ящике стола.

Медведь вытащил из стола пачку «Конкисты» с финской зажигалкой и посетовал:

– Надо же, какую вы тут дрянь курите…

– Не нравится – не кури, – сказал я ему.

– И не буду, – ответил медведь, спрятав обратно сигареты в стол. – А вот такую зажигалку я гдето уже видел. Ты пей чаекто, пока он не остыл. Хотя это мало поможет. Экстрасенса тебе попробую найти. Не то подохнешь, Таня плакать будет. А девочку жалко. Хорошая она. Ну, бывай, выздоравливай.

Поставил на стол пустой стакан с остатками мяты и ушел.

Так же, как и пришел.

В ниоткуда.

Потом Наташка являлась с претензией, что я Таню на войну отправил, хотя должен был ее около себя всеми силами держать и не пускать. На край – самому вместо нее в бой идти. «Или ты не мужик?» – строго спрашивала.

Попутно за памятник благодарила – понравился он ей.

Сказала, что епископ Игнацио ей тоже нравится – старичок часто на каменной лавочке рядом с ней сидит, чтото рассказывает ей поиспански. Она не понимает, но звуки голоса святого отца ее успокаивают.

И была Наташка свеженькая и блажная такая, как в тот единственный наш романтический вечер в Портсмуте.

Только прозрачная вся насквозь. От малейшего дуновения колыхалась.

Проснулся я тогда весь в слезах и тоске. Хотелось напиться вдрызг до беспамятства, а изза этой проклятой температуры высокой даже водки не накатишь. Вредно. Температура еще больше поднимется. Раньше надо было пить, пока температуры не было.

Проревел почти сутки белухой. Так себя жалко было. И понял я тогда, что, оплакивая ушедших близких, мы не по ним скорбим, а себя сирых жалеем.

Потом приходил ко мне маршал Буденный со Звездами Героя на больничной пижаме горчичного цвета и с гармошкой под мышкой.

Играл мне на этой тальянке, звеня колокольцами, и пел хорошо поставленным голосом песню о самом себе:

Вот совсем не знаю почему, но мне както решительно захотелось перед этим пожилым сильно усатым человеком моментально вскочить и встать по стойке смирно. За невозможностью принять вертикальное положение я вытянулся вдоль койки и бодро доложил:

– Товарищ Маршал Советского Союза, ваше приказание выполнено.

Буденный перестал терзать гармонь и дернул себя за кончик знаменитого уса.

– Какое приказание? Я ничего не приказывал. Тем более от чьегото имени.

– Так я ничего и не сделал, – выпалил я одним дыхом.

Семен Михайлович посмотрел на меня с интересом и както искоса, потом заявил, что мне пить не полезно при такой лихоманке, а он вот выпьет непременно.

И выпил, кстати, с большим видимым удовольствием, отставляя мизинчик в сторону от стакана, из которого медведь до него «мохито» тянул.

И крякнул вкусно, вместо закуси расправив усы.

– Товарищ маршал, а почему вас в тридцать седьмом не расстреляли? – задал я наглый вопрос.

Он же глюк. Почему не задать волнующий вопрос привидению? Привидения вроде как врать не умеют.

– Хе… – Маршал, усмехнувшись, снова поправил свои шикарные усы мизинцем. – Хотели шлепнуть. Очень хотели. Целых два грузовика от Николкипидораса прикатило на дачу меня брать под микитки.

– От кого? – переспросил я.

– От Ежова, – пояснил Семен Михайлович. – Неужто забыли уже про этого упыря?

– У нас на должности главного упыря Лаврентий Берия числится.

– Да какой он упырь, Лаврушкато? Он чиновник, руководитель; как вы теперь выражаетесь – менеджер. Партия сказала – он выполнил, ровно на столько, на сколько приказали. Невозможное делал возможным. А Николка – тот с душой зверствовал, с чувством. Оттого, небось, и спился. Не то что до него Гершель работал – с холодным расчетом. Мыл он руки или нет, я не знаю, но голова у него всегда холодная была.

– Приехали чекисты на вашу дачу – и что дальше? – Нетерпение мое было сильнее озноба.

Когда я еще такое услышу, да еще из первых уст.

– А ты не перебивай старших. Молод еще.

Пожевал маршал усами, а глазами в себя впал, вспоминая тихим голосом:

– Высыпали они из кузовов и давай кричать в рупор, чтобы я добровольно сдался и разоружился перед партией.

– А вы?