Путч будет завтра (Старинный романс)

– А я и не собираюсь. Грешно было бы. Дарья Иннокентьевна во всей этой истории лицо страдательное. Единственное, что можно было бы поставить ей в упрек, да и то не с современной точки зрения, это что вышла она замуж – года не прошло со времени ссылки Алексея Алексеевича на Кавказ. Ну да не всем же быть женами декабристов… Девять месяцев с небольшим, а, Надежда?

– Почти десять!

– Ну, так вот. Алексей Алексеевич Венедиктов и Дашенька Новосельцева познакомились в деревне. Алексей Алексеевич гостил там у друзей, это в Заборском уезде Нижегородской губернии, ныне это Красноармейский район. Новосельцевы у этих друзей были в ближних соседях. Романс этот в настоящем виде я вам потом напою. Только, справедливости ради, должен сказать, что это был романс – дразнилка. Алексей Алексеевич был старше Дашеньки, подшучивал над нею, поддразнивал. Бабушка рассказывала, что он много чего написал ей. И дразнильных стихов и… всяких, в общем. Вот только, в основном, не сохранились они. Наше семейство и девятнадцатый-то век не жаловал, а двадцатый и вовсе прокатился по нему асфальтовым катком. Из всего Венедиктовского рода один я и остался на белом свете. Дашенька была совершенно прелестная девушка, и я так понимаю, вылитая Наташа Ростова. Влюбились они друг в друга без памяти, и любили… как бы это сказать… без оглядки. Родители Дашеньки перепугались до полусмерти от перспективы получить себе нищего зятя… не надо, не надо, Наденька, не перебивайте, у Вас еще будет время высказаться… на чем это я… ах, ну да. Вот и вышло ему предписание отбыть в действующую армию на Кавказ. Ну а там он вскорости получил известие, что вышла Дашенька замуж за одного из представителей славного семейства Елагиных.

– Новосельцевы были в его ссылке совершенно ни при чем, – решительно перебила его хмурая Надежда. – И бедность ни при чем. Совершенно. Как рассказывали в нашем семействе, языкат был Ваш предок сверх всякой меры. И сказать о нем можно было бы все то же самое, что тут как-то Игорь о Вас самом говорил. Ладно бы он только начальству хамил, так он еще о Государе-императоре и его политике публично высказывался. И о польских делах высказывался, и о кавказских. Вот и договорился.

– Как бы то ни было, но был он на Кавказе ранен, там же и женился. Когда лечился от раны в Кисловодске. И надо же было такому случиться, что черти принесли туда, в Кисловодск, господина Елагина с семейством. На воды ему захотелось. Не знаю, правда это, или нет, но бабушка мне говорила, что не была Дашенька с ним счастлива. Ревновал он ее безумно. Самой бесплодной и мерзкой ревностью ревновал. К прошлому. А тут еще и Алексея Алексеевича увидел.

– Что, – спросил Юра, – крыша поехала?

– Вроде того. Очень уж страдала его нежная душа, что любила она другого до него.

– Ах, вот оно что, – протянула Ирина.

– Естественно, – буркнула Надежда. – Алеша же сказал, что любила Дашенька без оглядки. А по-другому женщины в нашем роду любить не умеют. Там же, в Кисловодске, и случилась эта злополучная дуэль.

– На Лермонтовской скале? – выдохнула Ирина.

– Далась нам всем Лермонтовская скала, – вздохнул Алексей Алексеевич. – Вот и я тоже приставал к бабушке. Не там ли. Как-то раз даже каникулы институтские на это дело угрохал. Приехал в Кисловодск, скалу разыскал, это где Печорин с Грушницким стрелялись, теперь там даже доска мемориальная есть. Забрался на нее. Нет, думаю, не здесь. Негде там было, кровью истекая, ползти. Там можно было лишь по очереди стреляться. А он полз. И орал: “К барьеру!..”. А как подошел господин Елагин к сабле, он и вогнал ему пулю между глаз. Наповал уложил господина адъютанта. А самого, как только оправился, разжаловали и послали обратно под пули уже рядовым.

– Тогда его и из дворян, небось, поперли? – спросил Юра.

– Это называлось, кажется, лишением всех прав состояния, – сказал Нахапаров. – Так что же, Алеша, тогда он и погиб?

– Практически сразу.

– И остались на свете две молодые беременные женщины, – пробормотала Надежда.

– Да, – согласился Алексей Алексеевич, – вот только одна из них без средств к существованию, без состоятельной родни и без семьи. Алексей Алексеевич, видите ли, на сироте женился, на бесприданнице.

– Погоди, Алексей, а разве на дуэлях не по жребию стрелялись? – спросил Юра. – Я в кино видел…

– Бывало так, бывало и иначе, – поспешно перебил его Нахапаров, – Тогда был целый кодекс дуэльный разработан, даже не один, если не ошибаюсь. Вы скажите, Алеша, а позже пути ваших семейств не пересекались?

– Практически нет. В первую мировую упоминался мой дед в одном приказе о награждении с каким-то Елагиным в связи с Брусиловским прорывом, да в гражданскую под Омском при разгроме Колчака было что-то такое, я толком не знаю.

– Это мой прадед по отцу, – сказала Надежда. – Он потом получил свои десять лет без права переписки. А материнский комиссарил на Южном фронте. Так что до самой перестройки я думала, что являюсь живым свидетельством примирения былых врагов.

– А у Вас как, Алеша? – спросил Борис.