Путч будет завтра (Старинный романс)

пела Ирина, и голос ее с бережной естественностью вплетался в тишину чудесной южной ночи.

Я люблю твою косу густую,

Так люблю, что сказать нету слов.

Дай хоть раз я тебя поцелую,

И тогда умереть я готов.

– Да, – вздохнула Ольга, – жила в каком-нибудь “дворянском гнезде” такая счастливица. Умели люди любить…

– Ну, положим, не такая уж она была счастливица, – тихо сказала Надежда. – Видите ли, этот романс, хотите – верьте, хотите – нет, посвящен моей пра-пра-прабабке. И Ирочка спела его не весь. Вообще-то, изначально он и пелся иначе, но музыка, в силу некоторых причин, не сохранилась. Кто-то из предков, знакомых с Титовыми, показал им эти слова… вот так и появился он на свет в нынешнем виде.

– Ну и дела… – тихо сказал Алексей Алексеевич. – Вот что значит не быть представленным по полной форме. Так Вы из Елагиных, Наденька? Тогда позвольте представиться. Венедиктов Алексей Алексеевич, к Вашим услугам.

– Не-ет, – сказала Надежда придушенным голосом.

– Увы!

– Вы – Венедиктов, да еще и Алексей Алексеевич?

– Что поделаешь, у нас в роду испокон веков старшего сына называли Алексеем.

– Что здесь происходит? – встрепенулась Ольга.

– Дело в том, что мой предок штабс-капитан Алексей Алексеевич Венедиктов написал этот романс и посвятил его Дарье Иннокентьевне Елагиной. Правда, в то время она была еще Дашенькой Новосельцевой. И вот еще что. Справедливости ради я должен сказать, что полностью оригинальными в только что услышанном вами тексте являются слова лишь первого куплета. Все остальное после некоторых событий, имевших место в половине девятнадцатого века, было кем-то из Елагиных перелицовано, поскольку они…

– Это ложь! – в бешенстве заорала Надежда.

– Это истина в последней инстанции, – холодно возразил Алексей Алексеевич. – Они считали невозможным для семейной чести публичное исполнение оригинального текста.

– Клевета, гнусная клевета, – бушевала Надежда. – Это ваши родственники, милостивый государь, перелицевали текст, чтобы Дарью Иннокентьевну опорочить, да вот только не вышло!

– Ну, уж раз на то пошло, – все так же холодно возразил Алексей Алексеевич, – у меня до сих пор хранится текст этого романса, написанный рукой самого Алексея Алексеевича.

– А идентичность руки подтверждается, конечно, семейной легендой, – ехидно ввернула Надежда.

– Нет. Нет! Поскольку это не единственный сохранившийся документ, написанный его рукой. Есть черновики писем Алексея Алексеевича Дашеньке, есть и тексты других романсов. Так что при случае, если захотите, могу ознакомить. Сможете сравнить сами.

– Постойте, постойте, – вмешалась Ирина. – Венедиктов… Вы меня извините, Алексей, но… дело в том, что я очень внимательно изучала… я даже книгу Цезаря Кюи отыскала и прочла… и я не знаю такого автора романсов.

– Ничего удивительного. Сам Алексей Алексеевич честолюбивым не был, да и талантливым себя не считал. По словам моей бабушки, его любимым присловьем было: “В России романсов не пишут только кучеры, да и то лишь потому, что руки заняты”. А его потомки при всем желании не смогли бы ничего доказать. Да и не пытались. Так что все романсы Алексея Алексеевича проходят под рубрикой: “автор неизвестен”. Ну вот, хотя бы, “С высоты седины”, может, знаете? Конечно, после Ирины мне даже как-то и неловко, но куплетик могу напеть.

С высоты седины оглянуться назад –

Голубые глаза мне сквозь годы блестят,

Густо пахнет сирень, небо в звёздах больших,

Я с тех пор и не видел таких.

– О, – восхитилась Ирина, – я знаю этот романс. И тоже его люблю. В его тексте есть, по-моему, совершенно замечательная строфа:

В старом парке тогда, у ночного пруда,

Не тебя поджидал я под небом в звезда́х.

Нам с тобой никогда не горела звезда

И сирень не цвела никогда,

-пропела она.

Алексей Алексеевич с иронической улыбкой посмотрел на Надежду.

– И Вы, Надя, хотите сказать, что человек, способный написать такие строки, может быть автором перла в куплете, опущенном Ирочкой, очевидно, из жалости:

Я люблю тебя нежно, голубка.

Для меня ты дороже всего.

Я люблю твои алые губки

И улыбку лица твоего?

– Да, Надюшка, это, конечно… – авторитетно вмешался Юра. – Алексей прав. Тексты явно разного класса. Эти слова действительно какие-то беспомощные. Ну что это, в самом деле, за “улыбка лица”? А его текст, я бы даже сказал, может быть, и изящен. Вот эта внутренняя рифма по цезуре – по паузе, то есть, в середине каждой строки – это самое: “да, да, да” создает такой усиливающийся ритм дополнительный, нагнетает напряженность, и все такое… А в конце это дело, на мой взгляд, просто блестяще разрешается в последней, не имеющей дополнительной рифмы строке. Безнадежно так… Нет, мне нравится… “Никогда”, – со вкусом процитировал он.

Надежда дернула в его сторону носом, но сдержалась, пренебрегла, и продолжала, подчеркнуто обращаясь лишь к Алексею Алексеевичу: