Путешествие

— Нет, нет. Я не имею с ним ничего общего! — воскликнул Генрик с таким жаром, что синьор Памфилони отпустил его руку, почесал голову, чуть приподняв шляпу, и, потупившись, поглядел на Генрика, огорченный, что совершил какую–то бестактность.

— Ну, естественно. Вы не можете иметь с ним ничего общего. Это ясно, — сказал он на всякий случаи. — Пойдемте, однако, пить наш коньяк. Кажется, мы слишком долго здесь стоим.

Узкие проходы и отвесные лесенки дали им много великолепных поводов продемонстрировать взаимное уважение, что удвоило время, необходимое для перехода с палубы в бар.

В баре сквозь широкое панорамное окно был виден приближающийся Капри. Уже можно было различить дома и сады.

— Добрый день, синьор доктор, — сказал бармен.

— Добрый день, Пеппино, — сказал синьор Памфилони. — Что у тебя слышно? Все еще неприятности с женой?

— А у кого их нет, синьор доктор?

— У меня их нет, — сказал синьор Памфилони. — Дай нам два коньяка. Это мой хороший приятель, синьор Шаляй из Польши.

— Добрый день, синьор, — сказал бармен.

— Добрый день, синьор Пеппино, — сказал Генрик. Ему вдруг стало очень хорошо.

— У меня был приятель поляк, — сказал синьор Памфилони. — Его звали граф Козловский.

Бармен поставил перед ними две рюмки коньяку. Они выпили и закусили зелеными оливками. За окном приближался Капри. Уже был виден мол и окна домов в порту.

— Я хотел бы посмотреть, как мы подъезжаем к Капри, — сказал Генрик.

— Ничего интересного, — сказал синьор Памфилони. — Налей еще, Пеппино.

— Пожалуйста, — сказал бармен. — Это не интересно вам, синьор доктор, но синьор Шаляй здесь, наверно, в первый раз.

— Ах, да, конечно! — воскликнул синьор Памфилони. — Очень хорошо, Пеппино, что ты обратил на это моё внимание. Очень тебе благодарен. Разумеется, сейчас же пойдем на палубу и посмотрим, как пароход будет входить в порт.

Выпили снова и снова закусили оливками. На этот раз черными. Генрика вдруг охватила детская радость Он любил синьора Памфилони, любил Пеппино и любил Капри.

— А теперь пойдемте, — сказал синьор Памфилони. — До свиданья, Пеппино.

Он протянул ему две красные бумажки.

— Большое спасибо, синьор. До свиданья, синьор доктор, до свиданья, синьор Шаляй.

— До свиданья, Пеппино. — Генрик махнул ему рукой.

Синьор Памфилони взял Генрика под руку, и они вышли на палубу.

— У меня было много приятелей, — сказал синьор Памфилони, — но вы самый лучший мой приятель. Это Анакапри, а это Капри. Там подальше живу я, но отсюда мой дом заслоняют другие дома, а вон там сфинкс на Сан — Мишеле.

Пароход медленно входил в порт.

— Тут все прекрасно, — сказал Генрик. — Когда–то я старался представить себе Капри, и мне казалось, что я заставил свое воображение создать самую прекрасную и самую необыкновенную картину. Но никакое воображение не в состоянии создать такой свет и такую простоту.

— Возможно, — сказал синьор Памфилони, — но если где–нибудь проживешь почти тридцать лет, то все надоест и станет обыденным. Тут все–таки очень узкие горизонты.

— Как это так — узкие горизонты?

— Я говорю в переносном смысле. Люди мелкие и ограниченные. Вы знаете в Польше графов Козловских?

— Знаю. Два работают вместе со мной.

Синьор Памфилони открыл рот, но тут же закрыл его. Наверно, хотел спросить, где именно они вместе работают, но был слишком деликатен, чтобы задавать такие вопросы. Теперь он смотрел на Генрика с еще большим восхищением.

— Всю жизнь я мечтал о большом мире и необыкновенных переживаниях, а обречен жить в этой дыре, среди абсолютного однообразия. Я здешний врач.

Генрик вдруг вспомнил, что ночью ему снилось что–то очень красивое, что, проснувшись, он долго лежал и думал об этом, но сейчас совершенно не мог вспомнить, что это было. Его охватило какое–то необычное горячее чувство, которое он испытал во сне, но оно исчезло, он не смог удержать его. Он обернулся и посмотрел в сторону Неаполя. Это был уже только темно–голубой, однообразный контур широкого холма.

— Этот Аксель Маунт был страшный ловкач. Он сделал карьеру на животных, которых терзал и мучил, — сказал синьор Памфилони. — Я слишком люблю людей, и это меня губит. Люди — ужасная дрянь.

Прибежал матрос и начал отвязывать какой–то канат с такой поспешностью и рвением, как будто произошло что–то неожиданное и ужасное.

На молу, к которому медленно подходил пароход, прохаживались мужчины в разноцветных рубашках и женщины в ярких юбках. Тут же стояли, сбившись в кучу, элегантные портье в белых пиджаках и круглых шапочках, на которых были написаны названия отелей. Они конкурировали между собой, но разговаривали друг с другом дружественно и галантно, словно представители дипломатического корпуса, которые ожидают на аэродроме приезда выдающегося государственного деятеля. Немцы, в большинстве своем с рюкзаками, приветствовали Капри торжествующими руладами на тирольский манер, американцы же начали фотографировать, что можно было подумать, будто настоящую ценность и значение мир имеет для них только на фотографии.

— Надолго вы сюда приехали? — спросил синьор Памфилони.