Путешествие

  Сквозь рамы, расположенные высоко над потолком паровозного депо, падали косые лучи солнца.

  Это была уже не санитарка и не учительница, это была девушка с темными глазами, живыми, чуть тревожными. Она стояла выпрямившись и беспокойно перебирала пальцами, потом поправила белую косынку. Это было совсем не нужно, косынка держалась на ее пепельных волосах безупречно. Нет, это была уже не учительница, а скорее ученица.

  Генрик почувствовал, как из его души уходит безразличие. Ему вдруг захотелось выйти на свободу, наслаждаться жизнью. После долгих недель он осознал, а скорее вспомнил, что существует нечто, называемое девушкой. В его мыслях не было ничего грубого или животного. Ему захотелось с девушкой, именно с этой девушкой бежать в лучах солнца через поля и луга, держа ее за руку, и даже не за руку, а за кончики пальцев.

  — Я очень одинок,— сказал он и сразу понял, что это не имеет смысла и вырвалось у него совсем

некстати.

  Голос был какой-то деревянный, хрипловатый, потому что он давно уже ни с кем не говорил.

  Санитарка не расслышала. Ее строгое лицо наклонилось над Генриком.

  — Что вы сказали?—спросила она. Генрик кашлянул.

  — Ничего, ничего.

  — Как вы ходите с таким бинтом? Разве можно допускать, чтобы нога была в таком состоянии? Ведь в любой момент может начаться гангрена. Если уже не началась.

  — Я вызвал карету скорой помощи, но они запаздывают. Как вас зовут?

  Санитарка улыбнулась, но сразу же снова стала серьезной.

     —Ваше ранение опасно?

  — Этого я не знаю.

  — Давно вы тут лежите?

  — Не знаю. Время идет быстро.

  — Как это? И вы до сих пор ни к кому не обращались, никто вашу ногу не осматривал?

  — Никто.

  Она опустилась на одно колено и легким движением дотронулась до забинтованной ноги. Генрику было не больно, но он почему-то застонал.

  — Вам больно?

  — Нет.

  — А почему вы застонали?

  — Я вспомнил, что, выходя из дому первого сентября, забыл закрыть газ.

  — Перестаньте шутить. Это серьезное дело. Вы хотите умереть?

   — С тех пор, как я вас увидел, не хочу. Как вас зовут?

  Санитарка осторожно ощупывала его ногу. Казалось, она сердилась. Может быть, она не была сердита, а только делала вид.

   — Очень прошу вас,— сказала она тихо,— здесь не место и не время для подобных разговоров.

  — В таком случае давайте как можно скорее уйдем отсюда.

   Санитарка наморщила лоб и посмотрела на Генрика, что-то обдумывая.

  Поезд глухо стучит. Может быть, он проезжает по железнодорожному мосту, а может быть, идет сквозь туннель. Вероятно, такой звук издаёт летящая в пространстве межпланетная ракета. А может быть, она гудит? А может быть, свистит или стрекочет? А может быть, летит беззвучно? Такая тишина страшна.

  Генрику было стыдно и досадно, что он не знает, какой звук издает межпланетная ракета, что вообще ничего не знает об астрономии и о законах движения межпланетных кораблей. Недавно он прочитал что-то об этом и так увлекся, что ни о чем другом не мог думать несколько дней. Он решил основательно, как настоящий профессионал, заняться астронавтикой. Но это  решение, как и многие другие, затерялось где-то среди мелких, злых мелочей повседневности. Нет уж, на этот раз, как только окончится это дурацкое и ненужное путешествие, он займется астронавтикой всерьез.

  А если бы оказалось, что на Марсе говорят по-польски?

  Вот было бы удивительно — существа, населяющие Марс, говорят по-польски! Бесконечность имеет бесконечное количество случайностей, может произойти и такая. Конечно, это ни в коем случае не поляки. Не может быть и речи ни о каких   кракусках (головной убор жителей Краковского воеводства) или  кунтушах, о медальонах с ченстоховской божьей матерью или о бело-красном флаге. Ни о чем этом не может быть и речи, ибо существа, населяющие Марс, вообще не имеют сходства с людьми. Это огромные муравьи, которые ходят, как медведи в цирке — на задних лапах, все обычаи у них марсианские, только говорят они по-польски. У них очень высокая цивилизация, высокий уровень науки и техники, и если они до сих пор не приезжали на Землю то исключительно по тем же самым причинам, по которым жители Парижа или Нью-Йорка до сих пор не приезжают в Серадз. Ученые-земляне после многих трудов и опасностей с триумфом высаживаются на Марсе, но никак не могут объясниться с марсианами. Те приветствуют их самым сердечным и вежливым образом:

  — Просим! Просим!

  — Гость в дом — бог в дом.

  — Чем богаты, тем и рады.

  — Доброго здоровья!

  И тому подобное. Никто из ученых ничего не понимает, ведь среди них нет поляков. Но советские ученые различают отдельные слова и с удивлением переговариваются между собой.

  — Так они же говорят на языке, очень похожем на наш!

  И наконец профессор Рандольф Катц из Колумбийского университета восклицает:

  — Коллеги! Да ведь они же говорят на чистейшем польском языке!

  — Да что вы, господин профессор?

  — Я вас уверяю! На этом языке я говорил в детстве, и хотя его уже забыл и объясняться не смогу, но все-таки язык это святой, польский, я узнаю его даже на Марсе.

  Все с недоверием качают головами. Но советские ученые уже начинают разбираться.