Путешествие

  Виктория стала символом. Символом всего самого прекрасного, самого трогательного и необыкновенного в жизни. Он уже не помнил, как она выглядит, но это не имело значения. Обаяние ее образа возрастало с каждым днем, его питала вся неуспокоенная тоска Генрика. Он был убежден, что никогда в жизни не взглянет ни на одну женщину, ни к одной женщине не прикоснется. В мире нет женщин. Была только одна. Проклятая судьба показала ее лишь на мгновение, желая наказать его, чтобы превратить его тоску и желание в орудия пытки.

  После войны Генрик решил закончить факультет истории искусств, на котором когда-то занимался. Мир казался ему прекрасным, полным неограниченных возможностей. Генрик мечтал найти свое место в жизни, быть нужным миру и людям. Он все еще помогал своему приятелю торговать конфетами, но это было существование временное и далекое от его мечтаний, от которого следовало как можно скорее отказаться.

  Приятель часто повторял Генрику:

   — Ты слушай меня и не будь растяпой.

    Но Генрик знал, что он растяпа, и хотел быть растяпой. Именно в том  смысле, в каком это понимал его приятель.

  Он постоянно носил в сердце образ Викторин — самое прекрасное, самое драгоценное и самое удивительное свое сокровище. Однажды,  идя  по   Краковскому  предместью,  он встретил ее. Ока шла, просто шла, задумавшись. В руке у нее была сетка с яйцами и булками. В другой руке она держала портфель.

  Генрик шел за ней и никак не мог поверить, что это действительно она. Он утратил ощущение ее реального существования, и эта внезапная встреча вывела его из равновесия. Он боялся подойти, боялся перевоплощения духа в материю.

  Вдруг Виктория оступилась и тихо  чертыхнулась. Это подтвердило ее реальное существование. Даже то, как она оступилась, Генрику показалось очаровательным и растрогало его. Он подошел и сказал:

  — Вы бросили своего ребенка на произвол судьбы, не вернулись к нему.

  Виктория остановилась, издала легкий возглас и удивленно заморгала глазами. Лицо ее выражало полнейшую растерянность, но Генрику оно казалось олицетворением трагического пафоса, изобразить который не смогла бы сама Грета Гарбо. Он смотрел на нее, а она, продолжая моргать, смотрела на него. Это длилось довольно долго, и Генрик почувствовал какое-то замешательство.

  — Вы меня не узнаете? — спросил он.

  — А, это вы,— сказала Виктория. Она перестала моргать и как-то неопределенно улыбнулась.— Вы так

меня напугали.

  — Неужели я такой страшный? — сказал Генрик, и его охватило отчаяние от того, что он говорит такие банальности.

  Но Виктории это очень понравилось. Она громко засмеялась и прикрыла рот тыльной стороной руки.

  — Страшный? Нет, почему же? Совсем не страшный. Только я испугалась, что ни с того ни с сего кто-то меня задел.

  — Разрешите? — сказал Генрик.

    Он взял у нее из рук портфель и сетку. Виктория не хотела отдавать вещи, и некоторое время они тянули их каждый в свою сторону. Наконец она уступила.

  — Разрешите, и вас провожу, — сказал Генрик,— такого еще не бывало, чтобы женщина, идя со мной, несла тяжесть.

  Он снова пришел в отчаяние от своей глупости и банальности, но Виктория и этим была восхищена.

  — Гм, джентльменство заслуживает уважения в наши дни,— сказала она, кокетливо наклонив голову—Так что же с вами произошло с того времени, как... с того времени...

  — С того времени,— подхватил Генрик,— как вы бросили  своего  ребенка  на  произвол судьбы?. Да?

  Виктория засмеялась.

  — Ах, какой вы забавный. Помню, помню, вы что-то такое говорили, когда мы расставались, а потом я скоро попала в облаву и меня увезли в Германию на работы.

  Виктория помнила все это гораздо лучше, чем хотела показать.

  Лицо на фотографии.

  Этот слегка лысеющий со лба шатен в небрежной позе, так обаятельно смеющийся,— Янек.

  Формально это Янек. Но если он им и является, то только под давлением биографических совпадений и анкетных данных, таких, как дата и место рождения, образование, профессия, заразные болезни, перенесенные в детстве, судимости, награды.  Янек, каким бы чудаком и оригиналом он ни был в детстве, несмотря на всю свою гениальность и необычность и абсолютную независимость от дома и семьи, все же в прошлом был просто Янеком. Янеком с Иерусалимских аллей, со Сташица, с Вильчей улицы.

  А этот господин на фотографии, так обаятельно смеющийся, не Янек, и поиски фактических или формальных родственных связей, попытка использовать эти связи — отвратительна.

  Этот господин на фотографии — одна из выдающихся личностей эпохи, а кроме того, человек, живущий в роскоши и женатый на одной из красивейших женщин в мире.

  Молодые люди мечтают стать такими, как он, а старики говорят, что могли бы стать такими, если бы с самого начала все сложилось иначе, если бы не стечение неизменно неблагоприятных обстоятельств и не географическое положение.

  Об этом мечтают молодые и старые, мечтают постоянно, но Янек никогда ни о чем таком не мечтал. Это произошло само, без мечтаний, как что-то естественное, что-то не имеющее существенного значения.