Путешествие для бедных (Из Москвы в Минск на электричке)

Печальная мелодия скрипки озвучивает людской поток, напоминает о бренности всех усилий и свершений. Искусство, дошедшее, наконец, до масс. Оно льнет к ним, путается в ногах, как бездомное и жалкое существо неизвестной породы. «Учись, сынок, учись! Вырастешь, будешь играть в переходе, как папа!»

Вспоминается молодая женщина на Чеховской. Сильным, хорошо поставленным голосом гневно исполняла оперную арию и одновременно укачивала ребенка в коляске. Вполне хватило бы чего-то одного – или арии или коляски. Тем более что заснуть под такое звуковое сопровождение не удалось бы никому. Била по нервам чрезмерность, требовательная и обвиняющая гордость. Опустив глаза, люди старались прошмыгнуть побыстрее. Ну, исполняла бы под окнами у Горбачева или Ельцина, а мы-то причем?! Подавали только старушки, которых не коробило такое сочетание: они видели только ребенка, которому не дают спать.

Думаю, что скоро сцены для нищих будут ставить известные режиссеры, а монологи писать известные авторы, получая за это какую-то часть наших подаяний. Да и пост министра Нищеты со временем будет самым престижным после министра Нефти и Газа. Всем нищим будут присвоены разряды, соответственно которым и будет происходить распределение средств. Плюс процент от собранной суммы. Тогда-то будет хватать и на образование, и на культуру.

Скорее бы уже добраться до авторитарного Минска, чтобы немного передохнуть от московских демократических картинок.

Ускоряюсь по переходу. Опять с разгона в середину вагона – после сакраментальной фразы о закрытии врат. Однажды, помню, зажало полу пальто. Так и стоял, пришпиленный к дверям, до следующей станции. Рюкзак не снимаю, разворачиваюсь и прислоняюсь к торцовой стенке. Во время этого маневра задеваю рюкзаком мужчину. Бросив «извините!», замечаю, что это, вроде, известный артист. Ну да. Вот только фамилия выскочила из головы. Все играл героев-любовников, красавчик в прошлом. Фамилия вертится на языке, но никак не срывается. У него недовольное, обиженное лицо. Конечно, воскресенье, а ему на репетицию. Слушать благоглупости нового режиссера, восхищаться смелостью трактовок, всем приевшейся классики, оригинальным рисунком мизансцен. Завистливо наблюдать, как молоденькая актрисулька восторженно глядит в рот театральному оракулу, надеясь, что и он кое-что заметит. Хотя бы ее прикольную маечку, которую так призывно распирает натуральная, не очень большая, но еще крепкая грудь. На эту маечку он тоже положил глаз, но, конечно, шансы ничтожны. Разве что по пьянке, в какой-нибудь престижной компании. И при этом он обязан радушно улыбаться, помня, что кто-то с надеждой поглядывает и на него – романтические дуры, к счастью, не переводятся. А вечером еще спектакль. В сотый раз повторять давно выхолощенные слова, изображать несуществующие чувства. Да уж и годы, пощады сердце просит, – именно так следует читать пушкинскую строку, – но нет, выходи каждый вечер, умирай на сцене. А в это время наше хамоватое быдло, которому не нужны никакие театры – он явно имеет в виду меня – намыливается со своим тупым рюкзаком осквернять остатки природы…

Да, самые трудные роли, как и у всех, на театре жизни. Без восхищенного внимания, без аплодисментов и цветов, наедине с самим собой.

Фамилия артиста, кажется, уже готова выпрыгнуть наружу, но все еще за что-то цепляется. Он как-то странно на меня поглядывает – будто это я знаменитость, а он так – на электричку торопится. Привык, чтобы его узнавали, улыбались? Артист отводит глаза и опускает голову, словно помогая мне вспомнить и просиять радостью. Не вспоминается. Господи, даже в кино снимался, помоложе, посмазливей был.

Сейчас его поза напоминает однажды виденного в Ялте Олега Ефремова. С волосами влажными после купания, в синей хлопчатобумажной майке от самого дешевого спортивного костюма за шесть рублей, склонив голову, как провинившийся школьник, он поднимался нам навстречу по винтовой каменной лестнице пляжа ВТО. Так что, мой дорогой неузнанный артист, не переживайте. Виновато склоненная голова – самый важный атрибут всенародного признания. Если вы чувствуете вину, – за то, что мы живем, а вы играете, – то слава вас найдет. Обязательно. Кстати, первым и единственным актером, ведущим диалог с хором, был когда-то автор-поэт.

Ну, вот и родная “Белорусская”. Народ все больше груженый. С сумками, тележками. Им бы уже на грядках кайфовать, так нет, предпочитают толкаться в метро и подземных переходах. Надоевшие бейсболки делают всех представителями отряда гусеобразных, правда, с разноцветными клювами.

Спокойно прохожу мимо касс. Никаких билетов. Мне не платят – и я не плачу. Но не тут-то было – приходится возвратиться. Неприятная новинка – турникеты для проходящих к поездам. Говорят, что окупятся лет через пять. Придется взять хотя бы до Одинцова. По странной железнодорожной логике – а у каждого нашего ведомства, как известно, она своя – билет до Одинцова дешевле, чем до Кунцева.

– Это какой-то бред! – разоряется в очереди долговязый мужчина.