Читаем Путешествие. Дневник. Статьи полностью

Вечером ожидал я книг, воображал, как приятно будет после работы отдохнуть немного за чтением, но ошибся в своем ожидании. Впрочем, все к лучшему: завтра примусь опять за греческий язык и, быть может, до 1 марта успею прочесть еще одну книгу «Илиады».


21 февраля

Чего ожидал я вчера, то получил я сегодня, я именно книги: оно кстати, надобно немного отдохнуть. Однако же я сегодня начал 9-ю песнь «Илиады», но до первого марта ее не кончу: торопиться не для чего.


22 февраля

Тружусь теперь над самым трудным местом своей поэмы: не знаю, удастся ли оно? Во второй песни надобно будет переделать кое-что; иначе выйдет тут важная несоответственность этому месту. Получил два письма: от Юстины Карловны и племянника Бориса; печальное в сестрином письме известие: княгиня В. И. Долгорукая[709] скончалась.


24 февраля

Основная мысль стихотворения Писарева «Восторг, дух божий»[710] так смела, что даже у меня, охотника до всего смелого, от того голова кружится. Прочту эти стихи несколько раз, а уж потом скажу о них свое мнение. От Писарева я никогда не мог ожидать ничего подобного. Не перевод ли?


25 февраля

Получил письмо от младшей сестры, в котором она описывает смерть княгини Варвары Сергеевны (а не Ивановны, как я ее было назвал), — дай бог всякому умереть, как умерла эта женщина!

В «Вестнике» спор Гофмана и Марселюса о Петрарке.[711] Я согласен и не согласен с первым. Петрарка в самом деле, если правду сказать, кажется, пользуется славою, не совсем заслуженною; но за concetti[712] осмелюсь замолвить слово: они едва ли так неестественны и противны языку чувства и страсти, как то уверяет французский критик.


26 февраля

В статье «Некоторые доводы против материалистов» [713] есть мысли новые и резкие, напр.: «Философы нашего времени, — автор, полагаю, разумеет энциклопедистов, — давали честное имя своим нечестивым понятиям». Не лучше ли тут — намерениям? Понятий у большей части из них вовсе не было. — «Вечная любовь умеет из зла извлекать добро и все приводить к предположенной цели; но это есть следствие всеобщей благости, а не законов нравственной природы. Ежели бы добрый отец уплачивал за расточительного сына беспрестанно возрастающие долги, неужели этот сын в неблагодарном сердце своем мог бы сказать: «Так и должно быть, — это в порядке вещей: мое дело — мотать, а дело моего отца уплачивать мои долги»».


27 февраля

Сегодня я опять был прилежен, а отдых был мне впрок: четвертая песнь значительно двинулась вперед.

Редко случается, или, лучше сказать, редко удается нам заметить, чтобы была связь между сном, который видим, и другим, виденным нами давно. Это было со мною сегодня: я во сне вспомнил другой, давно уже забытый. Если такие воспоминания бывают чаще, чем мы замечаем (в чем я почти уверен), нельзя ли из того вывесть заключение, что деятельность нашей души во сне имеет гораздо более существенного, нежели обыкновенно предполагают? А если это так, сколько тут открывается предметов для размышления! сколько представляется сравнений сна с бодрствованием, сравнений таких, которые с первого взгляду не слишком клонятся в пользу действительной жизни, однако же при большем внимании открывают для сердца верующего богатый источник надежд и упований!


28 февраля

Вот и второй месяц нынешнего года кончился! И он для меня был не из тяжелых, хотя я в продолжение его и хворал; по крайней мере мой душевный недуг меня почти не мучил. Слава милосердому богу!


1 марта

Кончил четвертую песнь своей поэмы.

Повесть, переведенная с арабского, — «Юноша, верный своему слову» [714] — напоминает анекдот о Дамоне и Пифиасе, но, по мнению моему, еще прекраснее. Другая, переведенная с арабского[715] же Коноплевым, была мне и прежде известна, в ней заключается превосходная аллегория. Жаль только, что г. переводчик «избегал», как сам говорит, «частых повторений, составляющих красоту на арабском и персидском языках», но, по его мнению, «неприличных на отечественном». Еще более жаль, что он «в некоторых местах опустил метафоры и особенные обороты, свойственные арабскому языку и весьма затруднявшие его». Следовало бы передать подлинник Ахмеда-бен-Арабша без всякой перемены, без всякого умничанья; а в виде, в каком сообщает нам его г. Коноплев, позволительно думать, что много утратилось того, что Джонс, говоря об истории Тимур-Ленга, называет «Suavissima poeseos Asiaticae lumina».[716] Пустынный остров арабский поэт изображает истинно библейскими словами: «В нем не было ни зовущего, ни отвечающего».


2 марта

«Мечтатель»,[717] переложенный с арабского перевода ТБидцаевых басен, приятель наш Альнаскар и близкий родственник Лафонтеновой «Молочницы»; на арабском он едва ли не еще забавнее, чем у Панкр. Сумарокова и Дмитриева.

Сегодня пришли мне довольно счастливые мысли для пятой песни. Полагаю начать ее, не отлагая в долгий ящик, в понедельник. Четвертая же чуть ли теперь не лучшая.


4 марта

Написал стихи на смерть Долгорукой.

НА СМЕРТЬ КНЯГИНИ ВАРВАРЫ СЕРГЕЕВНЫ ДОЛГОРУКОЙ[718]

Перейти на страницу:

Все книги серии Литературные памятники

Похожие книги

Прощай, Гульсары!
Прощай, Гульсары!

Уже ранние произведения Чингиза Айтматова (1928–2008) отличали особый драматизм, сложная проблематика, неоднозначное решение проблем. Постепенно проникновение в тайны жизни, суть важнейших вопросов современности стало глубже, расширился охват жизненных событий, усилились философские мотивы; противоречия, коллизии достигли большой силы и выразительности. В своем постижении законов бытия, смысла жизни писатель обрел особый неповторимый стиль, а образы достигли нового уровня символичности, высветив во многих из них чистоту помыслов и красоту душ.Герои «Ранних журавлей» – дети, ученики 6–7-х классов, во время Великой Отечественной войны заменившие ушедших на фронт отцов, по-настоящему ощущающие ответственность за урожай. Судьба и душевная драма старого Танабая – в центре повествования «Прощай, Гульсары!». В повести «Тополек мой в красной косынке» рассказывается о трудной и несчастливой любви, в «Джамиле» – о подлинной красоте настоящего чувства.

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Русская классическая проза / Советская классическая проза