Путешествие. Дневник. Статьи

Теоретически Кюхельбекер провозглашает еще равноправие всех трех систем, но симпатии критика принадлежат первым двум. Отсюда, пока еще с оговорками, делается шаг к признанию поэтических опытов Катенина с его живописными «дикими красками» и, главное, с попыткой «сблизить наше нерусское стихотворство с богатою поэзиею русских народных сказок и преданий — с поэзиею русских нравов и обычаев». И в творчестве Буниной главным для Кюхельбекера оказывается ее самобытность, независимость ее творческого пути от достижений Дмитриева, Жуковского, Батюшкова.

Сам Кюхельбекер в стихотворениях лицейского и первых послелицейских годов создает еще произведения, соответствующие поэтической системе Жуковского. Такова, например, «Мечта» (1819), где не только развивается глубоко органичная для Жуковского тема, но изображается и излюбленный этим поэтом пейзаж, и его любимое время суток:

Один над озером вечернею

порою —

и характерная для Жуковского система эпитетов: сладкая мечта, стыдливая луна, томная грусть, темная даль, и даже те олицетворения, выделяемые прописными буквами, над которыми впоследствии сам автор будет издеваться в статье «О направлении нашей поэзии...» (1824):

... со мной в молчанье Сестра
Уныния — Печаль.[1773]

Однако уже в эту пору он стремится и к созданию произведений подчеркнуто оригинальных, написанных необычными размерами («К Матюшкину», 1817; «Сократизм», 1817; «Гимн Бахусу», 1817, и др.). А на знаменитом лицейском экзамене в 1815 г. вслед за Пушкиным читает стихотворение «Бессмертие есть цель жизни человеческой», в котором следует «Гимну лиро-эпическому...» Державина:

Из туч сверкнул зубчатый пламень.
По своду неба гром протек,
Взревели бури — челн о камень...[1774]

Сравним у Державина:

Как Запад с Севером сражался,
И гром о громы ударялся,
И молньи с молньями секлись,
И небо и земля тряслись...[1775]

Не случайно в статье о переводах из греческой «Антологии», похвалив стихи Батюшкова, он все же замечает, что предпочитает оригинальные античные размеры.

Обращаясь к национальной русской тематике в конце 1810-х гг., Кюхельбекер создает очень характерное для его литературной позиции стихотворение, написанное по мотивам «Лесного царя» Гете, — балладу «Лес»:

Во сыром бору
Ветер завывает;
На борзом коне
Молодец несется.[1776]

Молодец везет «красную девицу», в лесу «бродит леший», «поют русалки», молодец в конце баллады рыдает «над бездушным телом». Это маленькое стихотворение, плохо удавшееся автору, является сознательным литературным экспериментом, который должен был занять определенное место в одной из важнейших литературных баталий 1810-х гг. из-за переделки немецкой баллады Бюргера «Ленора». Как известно, в 1816 г. Катенин своей балладой «Ольга» демонстративно выступил против «Людмилы» Жуковского (1808). Катенина не устраивала легкость, элегическая меланхоличность, приданные Жуковским оригиналу. «Ольга» написана нарочито грубо, жестко, простонародно, несколько более, чем у Жуковского, русифицирована. Тогда же, в 1816 г., балладу Катенина подверг уничтожающему разбору Гнедич, которому резко и остроумно отвечал Грибоедов.

Кюхельбекер, так же как и Жуковский, и Катенин, обратился к немецкой балладе: образец его баллады «Лес» — «Лесной царь» Гете, кстати, тоже переведенный Жуковским в 1818 г. Кюхельбекер, подобно Катенину, только в еще большей степени, русифицирует текст немецкой баллады, используя для этого и размер, и постоянные эпитеты, и русскую, вместо немецкой, мифологию: леший, русалки.