Путешествие. Дневник. Статьи

Еще в «Парижской лекции» Кюхельбекер отметил некоторые достоинства современного русского литературного языка, к которым он относил славянскую лексику, обилие причастий и деепричастий, и выражал надежду на очищение в будущем русского языка от латинских, немецких и французских заимствований. Стилистическую основу повести Кюхельбекера и составляет старославянская лексика, используемая с подчеркнутым, нарочитым изобилием: «...обвертывали они шуйцу ветхим лбищем и лыком, а десницу вооружали кистенем убийственным... Напрасно косматый властитель дубравы подъемлется, напрасно двуногий идет им во сретение... Они предают зубам его единую длань обезопасенную, а другую — с мертвящим железом — вонзают и обращают в его растерзанных персях».[1785]

Слово «перси» в 1820-е гг. утратило свой первоначальный смысл — просто грудь — и в поэтическом словаре карамзинской школы приобрело несколько эротический оттенок, стало обозначать красивую женскую грудь. Например, у Пушкина в «Евгении Онегине» (гл. I):

Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем...

Гнедич, возвращая славянскому слову его первоначальное значение, в переводе «Илиады», древнего памятника, стал употреблять его для обозначения мужской («перси власатые») и даже конской груди.[1786] Однако нужна была большая смелость, чтобы в повести из эстонской жизни, написанной в 1824 г., говорить о медвежьих «растерзанных персях». В то же время здесь сказалась и некоторая языковая глухота Кюхельбекера, вообще ему иногда свойственная (см., например, странное и двусмысленное сочетание «Адова дщерь» — в значении дочь Адо, постоянно им употребляемое), и, главное, стремление к языковому эксперименту, последовательно проводимому не только на лексическом уровне. Характерна для «Адо» и архаически утяжеленная конструкция фразы: «...отправился в Ульви, да узнает жребий родителя»; «Быть может, никогда уже не услышу языка чудского, но да сохраню здесь одну из песен Маиных». Часто встречается инверсия: воин латышский, дней несколько, кистень убийственный, благодарность беспредельная, дом тесовый, друг верный, сосед миролюбивый. Наконец, существенной особенностью стиля повести являются сложные слова: многолюдство, великолепие, благовоние, олень роговетвистый, сенолиственный дуб.

Эти примеры с несомненностью показывают связь поэтики Кюхельбекера с некоторыми важнейшими положениями Шишкова, считавшего русский и старославянский одним языком и энергично выступавшего против заимствований из языков европейских. Шишков считал (и показал это на многочисленных примерах) инверсию важнейшей особенностью русского народного поэтического языка;[1787] он с восторгом писал о сложных многосоставных словах, видя в них важнейшее достоинство русского языка, свидетельство его превосходства над французским и близости к латинскому и греческому; быть может, не случайно одно из таких слов — «сенолиственный», приведенное Шишковым,[1788] Кюхельбекер использует в «Адо».

Современная критика не преминула отметить оригинальность повести. Высказываясь достаточно осторожно, в основном доброжелательно, большинство рецензентов все же отвергло эксперимент Кюхельбекера. Особенно резко выступил давний противник Кюхельбекера, больно задетый им еще в статье «Взгляд на текущую словесность», Воейков: «В «Отрывке из путешествия по Германии» издателя Вильгельма Кюхельбекера и в повести «Адо», его же сочинения, много темного, запутанного относительно к языку и слогу». Особенно важным недостатком считает Воейков «слог напыщенный» и приводит в качестве примера многочисленные славянизмы, часть которых мы цитировали выше.[1789] Доброжелательная в целом рецензия С[омова] тоже в основном сосредоточена на слоге, рецензент отмечает обороты, «приличные только языку славенскому» и не имеющие места в слоге среднем (подчеркнуто нами, — В. Р.), каким должно писать повести.[1790] Безапелляционное замечание критика о среднем слоге показывает, что эта мысль, очевидно, была общей для 1810-1820-х гг., когда несомненно высшим достижением прозы считались повести Карамзина (что и отмечено Пушкиным в его известной заметке).[1791] К среднему слогу тяготеет не только проза Жуковского, но и декабристская проза Ф. Глинки, Бестужева-Марлинского и др. С точки зрения этой общепринятой нормы критикует «Адо» и С[омов], отмечающий, что в этом произведении «слог вообще слишком напыщен для повести, неровен и во многих местах тяжел». В положительной в целом рецензии Булгарина на первую часть «Мнемозины» также отмечается, что слог повести «несколько надут, выражения изысканны».[1792] В единственной безусловно положительной рецензии на «Мнемозину» язык «Адо» отмечен как важнейшая особенность этого произведения: критик говорит о «благородном, возвышенном слоге» повести.[1793]