Читаем Путешествие. Дневник. Статьи полностью

но ах! какое тяжелое, бесконечное мечтанье! Бывали минуты, что я хотел себя уверить, что все случившееся со мною с 14 декабря 1825 не что иное, как безобразный сон расстроенного воображения; нередко хотелось мне спросить: «Когда же, когда же проснусь?». Но я не просыпался, и девять лет мне еще дремать и сердцем, и умом в тюрьме. Если милосердый бог не пошлет мне своего ангела, [который...] [448] не жалуюсь на людей, но я бы был гнусный лицемер, если бы стал хвалить свой жребий и уверять, что нахожу его прекрасным.

Сегодня день освобождения Глебова,[449] дай бог, чтоб его поселили в том же месте, где брат мой: для брата это было бы большим утешением, а Глебову теперь много что 25 лет — ему советы и пример моего брата были бы очень полезны.

Всю цену журналиста Карамзина тогда только вполне чувствуешь, когда читаешь попеременно то его, то его преемников: переход от него к ним точно переход из гостиной в лакейскую или из 1803-го года в шестидесятые. Что за слог у второго издателя (чуть ли не Каченовского!), что за образ мыслей! Какое варварство! какое площадное невежество вместе с самым надутым педантизмом и с самою несносною школьною гордостью!


13 июля

У меня опять был сильный и продолжительный припадок хандры, который продолжался почти десять дней. Сегодня наконец немножко прояснело: я даже мог переводить. Сверх того, получил письма от Юстины Карловны, от племянницы и копию с письма брата к первой. «Не должно судить, — говорит Лихтенберг, — о людях по их образу мыслей, а по тому, что сделал из них сей образ мыслей».[450] Я эту апофегму вот как понимаю (хотя и знаю, что она может иметь и совершенно другой смысл): «Не должно хвалить людей за их правила, а за то, как они следуют сим правилам». Знаю людей (и вдобавок не лицемеров), у которых самый высокий, самый благородный образ мыслей, которых правила истинно превосходны, — и которые весьма редко им следуют, хотя совершенно убеждены в их истине. Я, правда, никогда не хотел превращать дневника своего в исповедь, но быть так — признаюсь, что я сам отчасти принадлежу к сим самым людям. Меня часто други и недруги сравнивали с Жан-Жаком: [451] в сем отношении я точно на него похож.


14 июля

Наконец после продолжительного времени ненастья и холоду — первый красный день. С утра до вечера не было дождя. Когда я в «Вестнике Европы» — не Карамзина, а его преемников — увидел переводы с Дюкре-дю-Мениля,[452] я пожал плечами и, признаюсь, не хотел их читать: однако же можно кое-как проглотить эту микстуру. С Жанлис я совершенно помирился: она лучше многих, которых ей предпочитают, а именно Августа Лафонтена, Шиллинга и пр.[453] По моему мнению, по степени таланта она стоит на одной доске с Каролиной Пихлер, которая, однако ж, любезнее ее, потому что у Пихлер менее притязаний на славу, ум и законодательство в литературном свете. «Добродушный» и «Любезный король» очень милые безделки.[454]


15 июля

Сестра в своем письме говорит, что не может смотреть без примеси печали на дочерей своих, воображая, что и они, ныне столь цветущие, когда-нибудь увянут же. Это подало мне мысль для следующих стихов:

Перейти на страницу:

Все книги серии Литературные памятники

Похожие книги

Бесы (Иллюстрации М.А. Гавричкова)
Бесы (Иллюстрации М.А. Гавричкова)

«Бесы» — шестой роман Фёдора Михайловича Достоевского, изданный в 1871—1872 годах. «Бесы» — один из значительнейших романов Достоевского, роман-предсказание, роман-предупреждение. Один из наиболее политизированных романов Достоевского был написан им под впечатлением от возникновения ростков террористического и радикального движений в среде русских интеллигентов, разночинцев и пр. Непосредственным прообразом сюжета романа стало вызвавшее большой резонанс в обществе дело об убийстве студента Ивана Иванова, задуманное С. Г. Нечаевым с целью укрепления своей власти в революционном террористическом кружке.«Бесы» входит в ряд русских антинигилистических романов, в книге критически разбираются идеи левого толка, в том числе и атеистические, занимавшие умы молодежи того времени. Четыре основных протагониста политического толка в книге: Верховенский, Шатов, Ставрогин и Кириллов.**

Федор Михайлович Достоевский

Русская классическая проза