Путешествие Феди Карасика

Карасик обратил внимание, как пристально посмотрел Владимир Сергеевич на бритоголового. Но подумал, что это, наверное, потому, что бритоголовый очень похож на Фантомаса. И уши оттопырены. Еще бы в ту зеленую воду его окунуть…

Когда принесли Наташе щи, она категорически заявила:

— Я не хочу щи!

— Ешь! — не менее категорично приказал Фантомас.

— Не буду!

— Наталья… — укоризненно сказал бритоголовый.

Наталья умоляюще поглядела своими васильками и тяжело вздохнула.

Федя и бывший солдат переглянулись по поводу разговоров- уговоров за соседним столом, поднялись, направились к выходу.

И вообще в тот день Владимир Сергеевич не отпускал Карасика от себя ни на шаг, даже когда поздно вечером они вышли на корму и солдат подошел к той девушке, которая всю дорогу читает книги. Владимир Сергеевич сказал девушке:

— Познакомьтесь, Маринка, это мой приятель Федор.

Маринка улыбнулась Феде и протянула ему лодочкой руку. И Федя потряс ее руку, страшно засмущавшись. Он увидел вдруг, что девушка эта очень красивая, даже, пожалуй, красивей его мамы. У Маринки мягкие пышные волосы падают на плечи, глаза добрые, серые и улыбка какая-то очень хорошая.

— Ты в каком классе учишься? — спросила Маринка Карасика. И предположила: — В третьем?..

Федя несколько обиженно поправил ее:

— Я в шестой перешел уже.

— Ну вот, я так и знала, — вздохнула девушка, — по психологии в следующий семестр я получу двойку.

Федя не понял, почему она по какой-то психологии должна получить двойку, и он не знал, что это такое «семестр», но не стал спрашивать, чтобы не подумали, что он, Федя, незнайка.

Втроем они стояли на корме и смотрели на густую, словно масляную, в вечерних сумерках воду.

«Чайковский» шел близко к правому берегу. А берег! Федя с восторгом задирал голову вверх и рассматривал, как на фоне смутного вечернего неба высоко, где-то прямо над пароходом, над ним, Федей, у самого края горы стояли люди. Можно было догадаться, что это парни и девчата, гуляя, вышли на Волгу и провожают пароходы, поют песни. Фигурки их маленькие, словно муравьиные, потому, что берег очень высокий.

— Жигули… — словно для себя, раздумчиво и тепло пропела Маринка. — Я никогда не видела Жигулей. Как это красиво, правда? И в то же время… просто. Наверное, так может быть только у нас в России, когда величие не холодное… А плесы какие! — Она плавно провела рукой от правого к левому берегу.

Федя посмотрел на Волгу и ничего не увидел. Ну огромное море воды, тихое море воды.

А Маринка восторженно продолжала:

— Вы слышите музыку плесов?.. Ох, как это удивительно передано у Левитана! Над вечным покоем!.. Вы знаете, — она снова повернулась к Владимиру Сергеевичу, — мне даже хочется писать стихи. Я никогда не писала стихов, а сейчас вдруг почувствовала, что я могу, наверное, написать стихи.

Если бы Маринка знала, к кому надо обращаться за стихами, она не мучилась бы сама, раз уж никогда не сочиняла. Стоило бы попросить Федю — и все. У Феди в портфельчике лежит недописанная поэма «Санитарка Маруся». Федя много читал рассказов про девушек- санитарок на войне, и поэтому решил тоже написать что-нибудь такое… Идет бой с фашистами. Ранили командира, он истекает кровью, и тут смелая девушка Маруся под пулями врага пробирается к командиру… Дальше Федя еще не знает, как сложится в поэме. Может, Маруся погибнет геройской смертью, а может, и не погибнет. Феде жалко Марусю, которую он выдумал, ему не хочется, чтобы она погибала.

А вот про природу стихи писать труднее. Ну что можно написать про плесы, про Жигули, про Волгу?.. Но все равно, если бы, допустим, сейчас Маринка попросила Карасика написать стихи про плесы и про Жигули, он бы постарался.

А Маринка вдруг предложила:

— Вот у Тютчева есть стихи… Трагические… Но какая в них великая любовь к жизни, к ее красоте…

О, этот юг! О, эта Ницца!
О, как их блеск меня тревожит!
Жизнь, как подстреленная птица,
Взлететь стремится и не может…

Темно-синие сумерки летней ночи, мягкий теплый воздух, спокойное, нетревожное журчание воды у бортов «Чайковского», шлепки лопастей по воде, сливающиеся в каком-то постоянном ритме в шум водопада, возле шлюпки на корме два силуэта…

В стороне от парохода покачивалась на волнах черной рыбиной лодка. Два человека в лодке тянули из воды сети. Вон они уже где остались, далеко, и совсем растаяли в темноте… В каком-то непонятном восторге, о котором не скажешь словами, стоял Федя, глядя на зажигающиеся в небе звезды, на Волгу, раскинувшуюся широко, раздольно, на огоньки селений по далекому левому берегу, и словно видел, теперь уже невидимых, рыбаков в лодке. Нет, Федя не знает слов, он совсем немой беспомощный человечек и не умеет сказать обо всем вокруг. Но он все равно напишет стихи про Волгу, про рыбаков! Карасик даже кулаки сжал, собирая в себе волю, отыскивая нужные слова. Откуда-то залетели в сознание озорные и разливистые:

Как у Волги — у реки,
Тянут сети рыбаки…