Путешествие Феди Карасика

Федя и Ольга видели, как чуть поодаль от утиной стаи покачивался на волнах маленький утенок, поглядывая по сторонам бусинками глаз и время от времени взмахивая обшарпанными, еще не окрепшими, как следует не оперившимися крылышками.

— Это он нам машет крыльями, — догадалась Ольга и тоже стала махать утенку: — Эй, утенок, до свидания!

Глава пятнадцатая, в которой происходит очень серьезный разговор с бритоголовым

Когда Федя и Владимир Сергеевич вошли в ресторан, они увидели в пустом зале бритоголового. Он сидел за столиком, перед ним выстроилась батарея бутылок с жигулевским пивом. Карасик было уже направился к столу в противоположном ушу, подальше от этого фотографа, потому что испытывал к нему чувство брезгливости. В этот момент Владимир Сергеевич громко спросил:

— Здравствуешь, Ираклий Аввакумович?

Бритоголовый не растерялся, он внимательно посмотрел на бывшего солдата из-за батареи бутылок и, считая, что его поприветствовали, ответил, приглашая:

— Здравствуйте… Садитесь за компанию…

Загремел стулом, стоящим рядом, выдвигая его из-под стола. Суетливости в движениях нет, даже наоборот, немножко излишне медленная аккуратность.

Владимир Сергеевич, к удивлению Феди, принял приглашение: направился к фотографу. Поразмыслив, Карасик сел за другой стол, с интересом наблюдая, что же будет дальше. Ведь он не ожидал, что бывший солдат знаком с Наташкиным дядей. Правда, Владимир Сергеевич как-то сказал насчет родни… Это в тот вечер, когда Полифем собирался устроить драку и когда кто-то с верхней палубы остановил его… Этот… Ираклий… Ба! Ну конечно, это же, значит, он, фотограф, остановил тогда драку! Еще бывший солдат повторил потом его имя: Ираклий Аввакумович… Но ведь Владимир Сергеевич не мог видеть, кто там стоит сверху?..

Тем временем за столом, где сидели бывший солдат и этот самый Аввакумович, происходило следующее. Бритоголовый налил в фужер пива, придвинул Владимиру Сергеевичу.

— Извините, но любопытство меня разбирает, откуда вы знаете мое имя-отчество?

— Я вчера вечером на корме услышал его.

— Ах да! — почему-то очень быстро догадался фотограф. — Этот Мишка! Мы ведь из одного села с ним едем! Спутался с цыганами и вообще, оказывается, мужик дурной, так и тянет от него тюремщиной… Некоторым образом приходится шефствовать.

— Разве он сам не цыган?

— Вот уж никак не похож! — засмеялся Ираклий Аввакумович. Как-то сразу перестал смеяться: — Откуда-то мне ваше лицо знакомо… Не подскажете?..

— Возможно, — легонько отодвинул от себя фужер Владимир Сергеевич. — Меня пока другое интересует: если Мишка не цыган, чего он полез отстаивать Родиона и Ольгу.

— Отец он их, — щелкнув по бутылке, сказал бритоголовый. — Шалапутный, но отец. Мария-то его давно, лет семнадцать, как отстала от своих сородичей, в совхозе дояркой работать стала. Там Мишка и прибрал ее к рукам. А самого потом в тюрьму упрятали. Выпустили… Ан не хочется с вольной жизнью расставаться, — Ираклий Аввакумович доверительно приблизил свое лицо к бывшему солдату: — Совратил этих чумазых на таборную жизнь… — Бритоголовый хрипло засмеялся:

— А ведь до первой же тюрьмы эта свобода-то!

Ираклий Аввакумович явно захмелел, пива-то пять бутылок выхлебал. Карасик даже сосчитал. Он с удовлетворением отметил, что Владимир Сергеевич не притронулся к угощению.

— Вы чего же не пьете?.. — удивился фотограф. — Может, покрепче употребляете?.. Или боитесь — обопьете меня?.. Да у меня, дорогой, два ящика в каюте, в Самаре захватил… А вы пейте! — придвинул фужер, расплескивая пиво по столу, Ираклий Аввакумович. Вдруг он, словно собравшись с духом, спросил: — Мишка меня назвал по имени-отчеству в ту ночь, но вы-то не видели, кого он назвал…

«Пьяный, а соображает, — подумал Карасик. — Наверно, больше притворяется».

— Я это имя раньше знал, уж очень оно не часто встречается, солдат Малеев.

— Вот оно што… — медленно, раздумчиво произнес бритоголовый, словно соображая что-то, а потом, сообразив, вскочил со стула, раскинул крыльями руки, воскликнул: — Однополчанин! Встреча-то какая!.. Кто ж ты такой — не вспомню?.. — сразу перешел на «ты» Ираклий Аввакумович.

— Вспомнишь, Малеев, сейчас вспомнишь, — уверил бывший солдат. — Дружка моего, старшину Василия Гомонова, не забыл?..

Сел фотограф, сказал сразу:

— Комиссаров землячок, значит… Вспомнил теперь.

— А бой тот не забыл, Малеев?

— Четверть века прошло, а помню: еле живы остались…

— Ты остался, Малеев. А Вася Гомон погиб на том поле. Он нас в атаку поднял. И еще пятнадцать солдат пали в том бою. — Бывший солдат смотрел на бритоголового так, словно расстреливал глазами.

— Да, конечно, — согласился фотограф. — Но что поделаешь — война была, вот и погибли…

— Могли бы жить. Если бы ты, Малеев, не предал!

Федя Карасик чувствовал, как все сжалось в нем от ненависти к этому, побледневшему сейчас, человеку, растерянно бегающему глазами по бутылкам, выстроенным перед ним.

— Трус! Предатель! — наотмашь бил словами один бывший солдат другого бывшего солдата.