Путешествие из Санкт-Ленинграда в Бологое

Ведь и наши иллюзии (хотя – не будь их, и мы бы не жили) – не более чем вещи, не более чем игрушки-наташки; и жаль нам, что мы не всегда ваньки-встаньки! Впрочем, это всё мечтания об окончательном счастье, о (воскресшем) Царстве Божьем СССР.

Но ведь и мечтание многостепенно; ведь и бывает оно – очень сродни злодеянию и душегубству: в этом факте все мы: и я, и мы, и вы – убеждались (и ещё не раз убедимся) и вчера, и завтра, и прямо сейчас.

Цыбин (пока ещё неведомый нам) – взглядывал на Натали и размышлял о любви, которую – каждый соотносит с собою и примеривает на себя, и считает, что от рождения имеет обязательное право быть любимым (ибо – право имеет); Спиныч сейчас взглядывал и на любовь плотскую (или даже – патриотическую), которая невозможна без прокладок и салфеточек, без кисловатого копошения друг в друге и прочей житейской коррупции.

Сейчас Цыбин – переплетал (и вот уже – переплёл) свои помышления с перестуком колес и гомоном стремительно сблизившихся (коротая попутье) или хорошо уже друг с другом знакомых пассажиров: не натальина ли ностальгия-любовька (мученик Коротеев, понятно, был её поза-поза -поза- прошлым любовником: и такие вычурные позы со-бытие принимает) явилась действительною причиной ее присутствия здесь, его к ней интереса?

Мученик – это свидетель

Смерти и Воскрешения.

Я проявил смирение.

Я не сбежал в смерть.

Мученик – это сметь

Правду принять, что

Жизни всей добродетель

Как на ветру пальто,

Повешенное на скелет!

Если подвига нет,

Всё насквозь развеваемо.

Я живу небываемо,

Добродетельно слишком.

Я не вышел умишком за пределы себя.

А вот внутри суметь не победить смерть,

Но в инструменты взять.

Чтобы себя ваять, лишнее отсекая.

Это не столь мучительно

И ко мне снисходительно

Прахом земного рая.

Есть что-то символическое в порыве Наташки «нынешней» – к Наташке «прошлой» (я не смею сказать – настоящей; кто я, чтобы судить; моё определение «полумультяшка» – чисто эстетическое: жизнь есть эстетический феномен); есть что-то действенное в порыве полумультяшки – много большее, чем символика: речь, конечно же, о мироформировании.

То, как Цыбин обходился с поэтеской, могло бы навести на мысль о нейролингвистическом программировании; разумеется – такое объяснение возможно; но – и его явно недостаточно: наша цель – стать будущими (настоящими) уже сейчас – в так называемом прошлом (падшем мире); далее (посредством своего «будущего») преодолеть если не прошлость, так хотя бы пошлость со-бытия.

Так можно заглянуть в преддверие Царства Божьего. И всё же – почему именно полумультяшка Наташка?

Если Цыбин владеет какой-либо методикой манипулирования, зачем ему понадобилось «овеществить» свою мимолётную потребность в ком-то ненастоящем (игрушечном, но – приобщённом к большинству»); только лишь – чтобы оказался рядом с его помышлениями и оттенил их?

Не знаю пока. Не хочу забежать наперёд, узнать и вернуться, чтобы отвечать «за все-все-все возвращения мира» – из мертвой жизни в жизнь живую; успеется – забежать наперёд, оглянуться назад и спасти.

Цыбин (молча) – смотрел на полу-мультяшку. Бес-пощадно (молча) – прикидывал её «возможности»: поможет ли (волей-неволей) ему от помышлений сбежать в смирение (не настолько масштабной была задача – и всё же): достаточно было бы своей никчемушностью потребителя «всего хорошего – против всего плохого» оттенить проносящиеся мимо просторы.

Поможет ли подчеркнуть в их неявной прелести(!) всё то действительно настоящее и редкостное, что только возможно отыскать в душе и в миру; эта потребность казалась ему единственным условием, способным перевернуть его нынешний взгляд, что родина наша обречена.

Но(!) хотелось ему взглянуть, на что она обречена.

Итак, Цыбин – взглядывал и ничуть при этом не пользовался своей маленькой властью над маленькими реальностями; однако же – Натали (которая почти – Гончарова, которой – и после смерти пророка надо было на что-то жить) прямо на его глазах побеждала свою опаску и неудовольствие неудобствами внезапной дороги.

И (что ни говори) – удивительно, но – женщина в конце концов почти победила!

Усилия, что для этого ей потребовались, отразились на её лице – подобно тому, как на купеческих умных весах отражается равновесие неравновесного; разве что – Цыбина гораздо более её равновесий интересовал разговор, завязавшийся неподалеку.

Показывать этого он не стал. Это как в луну пальцем тыкать (всяк и сам увидеть может).

– Скучаете? Не стоит, право, – сказал он Наталье, потом обескураженно улыбнулся. – Конечно же, дорога (как и всякое погружение в суть вещей) нам с вами предстоит долгая, но мы сейчас попробуем ее скоротать.

Здесь Наташка предложила (несколько запоздало – а сам он дожидался предложения от неё):

– Давайте всё же на «ты». Не из пресловутой интимности, а (хотя бы) из соответствия моей юности.

Он кивнул. Чем (при всём ритуальном отрицании) – пресловутую интимность весьма двусмысленно закрепил. «Ты» подразумевает либо товарищество (почти по Н. В. Гоголю), либо покровительство старшинства (равенства меж ними – быть не могло).