Путешествие из Санкт-Ленинграда в Бологое

Замечу – мы тоже не дивимся, что я сделал (наконец-то признаюсь) главным героем этого путешествия именно убийцу художника Коротеева; замечу – мы даже не удивимся, если в каком-то варианте своего будущего серийный душегуб (и версификатор реальностей) Цыбин соберётся убить еще и упоминавшегося здесь поэта Емпитафия Крякишева (согласитесь, как же не убить эту гибридную пародию на Маяковского с Есениным).

Я говорил уже: чему дивиться? Живём в России и ходим под Богом; но – вернёмся к самогону (алхимическому суррогату божественных метаморфоз):

– Какое чудо! – проворковала Наташка (склонясь над флягой), и Цыбин с ней был полностью в согласии:

– Совершенное чудо: сам гнал из малинового варенья (бракосочетание в алкоголе дикой малины и кедра), сам очищал от масел посредством угля и марганца (завершение брака посредством сожжения вдовы – индуизм-ха-ха!) и сам озаботился взять в дорогу (ну это скучно – всего лишь даосизм с его магией).

Восхищённая Наташка безмолвствовала. Чего не скажешь о попутчиках:

– И всё же – как без (чистой, возвышенной) любви: предположим, ежели профильтровать через активированный уголь Дом 2; потом – избавить его от похабных совокуплений; далее – избавить от неизбежных измен все эти надуманные отношения друг на друга обреченных (вот как иные из нас обречены на Россию) мужчин и женщин.

Это вновь – произнёс «кто-то» (то ли пожилой похмельный, то ли молодой справный). Второй ему поощрительно (согласный и с подходом к трансмутации) покивал, внеся свою лепту (как при СССР троица в подворотне скидывалась на три-шестьдесят-две):

– И вот здесь мы переходим к изменам (друг другу) и изменениям мира; что скажешь?

– Что сказать? Камень брошу (притча об иудеях и блуднице), но – в застойную лужу сознания; к тому же – как нам измен не прощать: на взаимном предательстве держится мир, в этом его обречённость лишь на внешние перемены.

Трансформация происходила на глазах: кто-то (известно кто) – витийствовал, и происходило – нечто.

Но (раз уж – известно кто) Цыбину – наскучило их различать. Потому – пусть отныне пребудут едины и двуглавы; интересная имперская символика: двойственность спасения: «равви, возможно ли человекам спастись?

Человекам невозможно, но невозможное человекам возможно Богу.» (цитата по памяти)

Цыбин (не) казался удивлённым столь долгой и осмысленной тирадой. Ему (даже) – тирада сторонних людей могла бы польстить: полагал он, что понимал много больше сказанного. Потому (гордец) – позволил себе считать происходящее пародией на диалоговою форму античного или средневекового трактата.

Ему (гордец, что поделать) – поблазнилось, что он мог бы сопоставить себя с Аницием Манлием Торкватом Северином Боэцием (лат. Anicius Manlius Torquatus Severinus Boethius, также в латинизированной форме Boetius) – философом, теологом, поэтом, музыкантом, математиком, переводчиком, знатоком греческой литературы, политиком и дипломатом, одним из самых образованных людей своего времени (да и последующих 3-4 веков тоже, во всяком случае, в Европе).

И всё это проделала с ним женщина-пустышка!

Всего лишь – присутствием своей сущности (делавшей женщину неуязвимой в самооправдании своего бытия). Поистине – мистический опыт не спасает от одиночества, но – помогает забыться в самодовольстве.

При условии – если нет (какого-никакого) самоконтроля (добровольного фильтра).

А если оного (какого-никакого) – нет, необходим любой сторонний контроль (некий фильтр для продукта перегонки – уже насильственный и посторонний); ведь иначе – результата не будет

Этим очевидным фактом тотчас озадачились (двухголовыми «сделавшись» – якобы сами собой) со-беседники на соседней скамье:

– А что останется после «активированного» фильтра? Если не весь самогон (созидание нового человека) – ядовитая примесь, должно что-то остаться – тут же озвучили мысль (озадачивая друг друга) головы.

И сами ответили на свое возражение:

– Останется (коли осадок убрать) волшебная взвесь, кристаллическая душа.

Здесь Anicius Manlius Torquatus Severinus Boethius мог бы помсылить о музы'ке сфер; но – тот же Цыбин был более приближен к своим нуждам, принуждая двухголового чудака ответить по русски (надеясь):

– Авось, из тебя – что хорошее выйдет (пусть даже – посредством такой само-вивисекции).

На что тотчас (не только римлянам дано перекидываться через века) – отозвались (само-отозвался) двуглавые соседи; ничего странного – смешались не только «кони-люди», но и числа, и падежи, и ничуть не нарушили орфографии того языка, которому любой алфавит просто-напросто тесен.

Затем и нужен нам «имперский двуглавый бес» – чтобы посредством простейшего дуализма препарировать процесс разночинного (без кастового понятия чести и долга) становления очередного раскольникова; казалось бы, при чём здесь до-ре-си (альфа и омега, первый и последний)?