Путешествие к центру Москвы

Мишкой из нас троих был только я, и восторженное «Епттттть!!!» могло относиться ко мне, и только ко мне. Я обернулся и растворился в ласке и любви, изливавшихся из глаз моего ровесника в белоснежной форме кавторанга Военно-Морских Сил Союза Советских Социалистических Республик Российской Федерации. Им оказался мой бывший одноклассник по прозвищу Бен, которого через многия года с нашей встречи занесло из центра Москвы на окраину света – Алексеевский пруд – кавторангом эсминца «Жанетта». И этот Бен, он же Симеонов Борис, готовился вступить в законный брак с местной девочкой девятнадцати лет от роду, с нежной кожей, большими неясного цвета глазами и руками с просвечивающими голубыми жилками (жуткий штамп, но что я могу поделать, если жилки действительно были голубыми). И не доставайте меня! Я эту девочку знал. И она меня. Мы изредка с ней встречались на Алексеевском пруду. То ли она была продавщицей в магазине и у нее всегда был стакан, то ли еще кем-то до чрезвычайности знакомым. И не стакан у нее был, а... В общем, чего-то было. Но кроме смутных, невнятных, противоречивых, радостнотоскливых обменов прикосновениями при передаче денег, стакана, бутылки... Ничего... Ничегошеньки... Девочка помнила, что где-то там мы были вдвоем. А она, и это знала вся округа, считалась последней целкой природоохранной зоны Алексеевского пруда, Измайловского парка, необъятной Соколиной Горы, а возможно, и всего Восточного округа. И я тогда не смог. И вот сейчас... За последние десять лет на Соколиной Горе впервые замуж выходила Девица.

Складывается впечатление, что девственность в маргиналье промзоны и спального района стала пороком, что нетрахнутость невесты – что-то вроде неудаленного аппендикса, грозящего развившимся перитонитом. Поэтому местные девицы по мере сил и способностей стремятся совместить первую менструацию с первым соитием. А время от этого тривиального события до свадьбы определяется разовыми спермосдачами и спермоприемами. Временное публичное сожительство чередуется со столь же публичными абортами. И почти каждый жених гордится после свадьбы... все умеет... никаких проблем... конечно, с проглотом... а двухкомнатная откуда... клевая телка... да и пацанчик есть... Манчестер-Ливерпуль каждый месяц пять тонн зеленых... так что, братан, я в порядке...

Бен, уже датый, по-моему, готов был манкировать торжеством, чтобы покончить с местным уродством где-нибудь в подсобке, но невеста както сторонилась даже минимального интима, и я в ее глазах уловил черную безысходную тоску. Кажется, по неразумению судьбы, молодая мечтала совместить первую любовь со свадьбой. Но, похоже, это ей не удастся. Свадьба-то вот она, а любовь... «И ты в прозрачной юбочке, стройна, бела, дрожишь, как будто рюмочка на краешке стола». 1959 год. Пухлогубый юный поэт... Но «Горько»-то, оно «горько» и есть. И впиваются мокрые губы в ватные. И закрываются глаза не в неге предвкушения, а в омерзении безлюбия.

Ох!.. Это же ослик и пони уже гонят по округе флюиды выгодной свадьбы Беленькой. Как же я ее не узнал? Последнюю целку Восточного округа, а может, и страны. Нет, предпоследнюю, есть же еще и Черненькая.

Квартет, вывезенный из Москвы на Алексеевский пруд на корпоратив, с чувством отыграл «Колыбельную» Гершвина. И тут раздался голос моего однокашника, новоиспеченного жениха, кавторанга Симеонова Бориса. Голос из моей молодости:

– Лабухи вы мои родные, ну где же это видно, чтобы в самом начале торжеств игралось «Summertime»?.. Вы нам что-нибудь из дикси-ленда слабайте, чтобы яйца от радости к горлу подпрыгнули.

Саксофонист начал что-то лепетать об официальной программе, утвержденной филармонией (какая филармония в наше время?.. а впрочем, какой сейчас год?..), но быстро захлебнулся сотней (или тысячей?.. все перепуталось), заткнувшей раструб саксофона. Забегая вперед, скажу, что такой репертуар джазмены не играли со времен московских джем-сейшенов. С какой-то безнадежной завистью я отмечал, что если бы свадьбу гоношили в нашем артполке, то вся застольная кодла уже ревела бы «Лаванда, горная лаванда». А здесь за умеренный парнос зазвучало «Hello, Dolly». И морское офицерье не терлось вокруг восьмиразмерных грудей собственных жен в душераздирающем симбиозе «Барыни» и фокстрота (какую бы музыку ни играли), а элегантно шутило танго, чарльстоном, а молодые пары весьма и весьма изящно твистовали. Невесть откуда появившиеся сестрички Эндрюс отцокали бессмертные:

Bei mir bist du schon, please let me explain
Bei mir bist du schon means you're grand
Bei mir bist du schon, again I'll explain
It means you're the fairest in the land
I could say «Bella, bella», even say «Wunderbar»
Each language only helps me tell you how grand you are