Путешествие к вратам мудрости

Хотя мы не были кровными родственниками, вскоре я начал воспринимать Диего как родного сына во всем, кроме его прозвания. Когда он приехал жить с нами на правах человека из племени селькнамов[115], я сразу познакомил его с Софией, Бонитой и Рафаэлем, сперва они относились к нему прохладно, но спустя недолгое время с Диего уже обращались как с членом нашей семьи. Вскоре мне как человеку, который привел Диего в наше сообщество, предстояло сопровождать его на церемонию посвящения в подлинные селькнамы.

В те первые месяцы Диего меня озадачивал, и я предполагал даже, что, быть может, в него вселился злой дух, ибо в основном он был занят тем, что придумывал странные и, на мой взгляд, безобразные развлечения для Бониты и Рафаэля – не иначе как с подачи дьявола, думалось мне. Проведет он у ребят за ушами и вытащит желудь там, где никаких желудей отродясь не бывало. С помощью зеркал и ловкости рук он мог сделать так, чтобы с поверхностей исчезали предметы, а самый обескураживающий трюк, который он проделывал, заключался в том, что иногда он взлетал ввысь и парил в воздухе, сам по себе, без всякой видимой поддержки либо опоры. Молодежь подобные выходки приводили в восторг, я же их решительно не одобрял, и, опасаясь, что боги накажут нас за такие забавы, я приказал Диего прекратить эту чертовщину. Узнай старейшины нашего племени о его чародейских ухватках, боюсь, они бы решили, что он привносит скверну в наш мир, и, возможно, попросили бы его уехать. Некоторое время Диего подчинялся моему приказу, но подозреваю, что стоило мне отлучиться, и дети умоляли его исполнить какой-нибудь из его трюков, а как любой человек, которому дорого внимание зрителей, паренек счел бы невозможным разочаровать их.

Однако, несмотря на странности его характера, мне нравилось проводить с ним время, и я проникся к нему теплым чувством. У Диего были приятные манеры, и частенько он смешил меня своими дурачествами.

Как только мой сын появился на свет, я уже предвкушал тот день, когда Рафаэль повзрослеет и я смогу обучать его ремеслу, доведенному мною за долгие годы почти до совершенства. На архипелаге меня уважали как наиболее одаренного мастера по изготовлению колчанов, пусть даже некоторые мужчины отвергали мои изделия, находя их чрезмерно красивыми и более подходящими женщинам, чем мужчинам. Но поскольку до взросления Рафаэля было еще очень далеко, я решил обучить Диего, моего нового подопечного, основам моего мастерства. Свой первый колчан я соорудил, когда был еще мальчишкой, с намерением преподнести его моему отцу. Но я допустил ошибку, украсив кожаную суму разноцветными тряпицами, украденными из швейного сундучка моей матери. Отец счел столь броские украшения оскорбляющими его мужественность и унизил меня, отодрав «тряпки» и швырнув обрезки роскошных тканей в огонь. Колчан теперь выглядел простецким, однако в дальнейшем отец не расставался с ним долгие годы, даже когда уходил в горы в ожидании появления захватчиков. Притом что ему было плевать на красоту неодушевленных предметов, отец не мог отрицать безукоризненности скромного узора на его колчане.

С тех пор, как бы мне того ни хотелось, я не позволял себе чересчур увлекаться фантазиями и более не заходил слишком далеко с моими художественными замыслами, ведь мои изделия я продавал охотникам, предпочитавшим стрелы без прикрас и прочей мишуры.

Я делал ровно то, что им требовалось, – обычные поясные либо заспинные, изредка удлиненные колчаны, но иногда кто-нибудь из соплеменников, понизив голос, признавался, что хотел бы носить на спине нечто более затейливое. И тогда я давал себе волю, насколько это было возможно, – вшивал в выделанную кожу кусочки битого стекла или красивые камешки, втачивал меховое обрамление с целью подчеркнуть изящество узора, а дно обвивал зеленым ремнем.

Что до Диего, я старался как мог обучить его простейшим навыкам нашего ремесла, но он был напрочь лишен художественной жилки. Верно, он мог с проворством, бесившим меня, сделать так, чтобы половина моих инструментов исчезла, а потом ткнуть пальцем в валявшуюся в дальнем углу мастерской шкуру буйвола, под ней я и находил пропажу. Но когда я попытался научить его искусству кройки и шитья, его пальцы оказались ни на что не годными. В конце концов я сдался, надеясь, что мой родной сын покажет нам однажды руки куда более сноровистые, чем у этого найденыша.

Тем не менее мы ладили друг с другом, и я радовался присутствию Диего в мастерской с утра до вечера, его непритязательной болтовне и байкам о том, как он жил среди яганов[116] на Южном конусе. А потом в один прекрасный день, увидев, как его тело меняется буквально на глазах, я сообразил, что пора ему пройти обряд посвящения в сообщество племени, и переговорил с Кви, старейшиной нашего племени. Кви согласился совершить этот обряд на земле селькнамов, несмотря на то что Диего родился в ином месте, – честь, которую редко оказывают пришлым. Но парень снискал наше расположение и доверие, и мы были только рады назвать его одним из нас.