Путешествие к вратам мудрости

Моя ли вина в том, что он такой безучастный? Но вроде бы он все же не зол на меня, просто разговаривает так, будто мы с ним два незнакомца, оказавшиеся в кафе за одним столиком. Каковыми, впрочем, мы и были.

– В любом случае, думаю, та часть моей жизни закончилась. Я не принес счастья женщинам, с которыми был близок. Хочу вернуться к моим художественным дерзаниям и надеюсь найти в этом удовольствие.

– Тогда я желаю тебе удачи, отец, – сказал Радек. – А где ты будешь жить?

– На самом деле это я и хотел с тобой обсудить. Йезек говорит, что я могу остановиться у них с Ульвой, пока не подыщу себе что-нибудь, но я подумал, что лучше бы найти квартиру. С двумя спальнями. И ты мог бы опять жить со мной. Если захочешь, конечно. А если ты доволен тем, что есть, я не обижусь.

Глядя в стол, Радек обдумывал мое предложение и наконец кивнул.

– Это вполне приемлемо, – сказал он. – Я доставлял беспокойство дяде и тете, наверное, слишком долго. Да, отец, я буду жить с тобой.

– Отлично, – сказал я, сдерживая смех.

В какого же странного парня он превратился. Тем не менее я был рад-радешенек, что он согласился перебраться ко мне, и чувствовал уверенность в том, что наш союз окрепнет. Я уже собрался начать поиски прямо сегодня, но крики, доносившиеся с улицы, отвлекли меня.

– Что происходит? – спросил я, глядя в окно и выворачивая шею, чтобы увидеть, отчего люди разбегаются с улиц. – Что там происходит?

– Танки, – со вздохом ответил Радек, собирая свои книги и аккуратно засовывая их в сумку. – Они прибыли. Началось.

Россия 1961 г. от Р. Х.

Прожив два года в двухкомнатной квартире в московских Сокольниках, мы с Радомиром установили четкий распорядок дня, который устраивал нас обоих. Каждое утро я просыпался около половины седьмого, готовил немудреный завтрак – каша и вареные яйца, – а затем стучал в дверь сына, чтобы разбудить его. Через тридцать минут он появлялся на кухне, после душа, причесанный и одетый; он всегда надевал один из пяти костюмов, чередуя их с понедельника по пятницу. Костюмы одинакового кроя, пошитые одним и тем же портным, а по цвету они были едва различимы для человеческого глаза. Я так долго смотрел на эти одинаковые костюмы, что забудь я, какой сегодня день, ответ всегда болтался на плечиках передо мной.

Прежде чем сказать «доброе утро», сын непременно выходил на наш маленький балкон и глядел на движущиеся облака, улыбаясь самому себе, будто у него с облаками имелась общая великая тайна. Затем он садился за стол и завтракал тем, что я ставил на столешницу, одновременно читая какой-нибудь научный журнал.

Иногда я пытался посудачить с ним о том о сем, но мои попытки успеха обычно не имели, разговоры он не любил, если только речь не заходила о его обожаемой космической программе, но, поскольку его работа была засекречена, поведать мне он мог очень немного. То, что он знал, работая над проектом вместе с другими товарищами, – все было настолько конфиденциальным, что любая утечка сведений могла привести к серьезным неприятностям для нас обоих.

– Тяжелый день впереди? – иногда спрашивал я сына, наливая кофе, и Радомир пристально оглядывал меня с головы до ног, будто я собирался донести на него в КГБ.

– Не более и не менее, чем обычно.

– Что-то интересное у вас там происходит?

– Для кого-то интересное, вероятно. А для других, может, и скучное.

– Над чем ты сейчас работаешь?

– А-а, над всяким разным.

Без толку было пытаться выудить из него что-нибудь касаемо его работы. Я знал только, что ровно в восемь он выйдет из дома, вернется в шесть и разговаривать мы будем ровно о том же, о чем говорили за завтраком. Его рабочее место находилось всего в трех километрах от нашего дома, люди на этой работе искали способы, как отправить человека в космос, и, самое главное, сделать это, опередив американцев. Мне их затея виделась идиотским предприятием – тратить кучу денег на то, что было заведомо недостижимо; впрочем, сын пребывал в отличном настроении, ну и ладно.

Возвратившись в Москву после долгих лет отсутствия, я вернулся к тому, чем занимался прежде, – стал переплетать книги в крошечной мастерской рядом с Останкино. В молодости я заработал себе блестящую репутацию, но понимал, что после десяти лет в ГУЛАГе придется работать не покладая рук, чтобы вернуть доверие заказчиков. Для начала я приобрел несколько медицинских учебников, каждый страниц по семьсот, а то и восемьсот, и, сняв обложки, принялся изобретать иные способы переплетения книг, а затем выставил свои работы в витрине моей мастерской. Для одних переплетов я использовал кожу, для других – бамбук и шкуры животных для остальных. Кроме того, я посещал различные литературные вечера, знакомился с издателями и писателями, и вскоре читатели-заказчики проторили ко мне дорожку. Обычно это были престарелые библиофилы, которые не задумываясь тратили солидные суммы, стремясь придать своим собраниям видимость элегантного единообразия.