Путешествие к вратам мудрости

– Будь поосторожнее с ним, сынок, – сказала она мне, наблюдая, как Хаму вырезает пару орлов на рукоятках новых костылей. – Ты думаешь, он любит тебя, как ты его, но, боюсь, есть в нем темная изнанка.

– И что же это за изнанка? – недоуменно спросил я.

– Зависть, – ответила Фарела. – Хаму завидует твоей самостоятельности и свободе, искусности твоих рук, тому, что ты не калека. Если он найдет способ навредить тебе, такой возможности он не упустит.

Я был молод и только рассмеялся в ответ, полагая предостережения матери сущей нелепостью.

Порой я, бывало, задумывался, не за миловидность ли все так обожают Хаму. И не сомневался, что будь я таким же красавчиком, отец отстранился бы от меня окончательно либо сдал в сиротский приют. Однако даже он питал приязнь к моему добронравному кузену и вел себя с ним как мягкосердечный дядюшка, и эту благосклонность я легко прощал ему. По тогдашней наивности своей я полагал, что не любить Хаму невозможно.

Тело Нурии обнаружила моя мать. Вскоре после обеда она вернулась домой и нашла свою закадычную подругу лежащей в пыли за курятником, там, где цыплята вылуплялись из яиц, – рука тетушки цеплялась за ворот платья, ужасная гримаса застыла на ее лице. Фарела с плачем прибежала в комнату моего отца, и он вышел, чтобы подобрать свою скончавшуюся любовницу, отнести ее в дом и положить на стол.

– Ее сердце, – тихо сказал он моей матери, взял ее руку и поднес к губам, позволив себе редкое мгновение нежности в их отношениях. – Должно быть, оно не выдержало в конце концов.

Когда мы с Хаму пришли домой, моя мать обмывала тело: по нашему обычаю покойницу следовало предать земле до захода солнца. Я плакал навзрыд, долго и без стыда, но Хаму, к моему удивлению, не пролил ни слезинки, просто смотрел неотрывно на свою мать, и что он чувствовал, понять по его лицу было невозможно. Однако он заметно дрожал, а когда я протянул ему ладонь в знак нашей дружбы, он отмахнулся от меня и бросился вон из дома, громко стуча костылями по каменному полу.

Немногим позднее над телом Нурии, завернутым в саван, прочли молитвы. Отец и я вместе с двумя нашими соседями отнесли тетю на кладбище, положили в могилу и засыпали землей, а тем временем ее душа возносилась к Аллаху на суд Божий.

Вернувшись домой, Хаму я не застал, как и не нашел следов его пребывания в нашем доме.

Ночью мне не спалось, воспоминания о тетушке теснились в моей голове. Помня о длительном путешествии, что предстояло мне на следующий день, я поднялся рано и решил, что прогулка, возможно, утишит мои чувства. Я побрел к берегу, где на песке ровным рядом лежали рыбацкие лодки днищем вверх, оглянулся на корабельную мастерскую, стоявшую на полуострове – последнем порту на пути к огромному и загадочному континенту под названием Африка.

Вокруг было тихо, разве что птица чирикнет в небе или в кустарнике животное промчится стремглав. Я мурлыкал любовную песенку, которую моя покойная жена часто напевала после наших занятий любовью в пещере, что находилась неподалеку и куда я теперь редко наведывался. На самом деле после гибели жены я побывал там лишь один раз. Когда я водил рукой по изображениям, высеченным в камне, меня переполняли ощущения, отзываясь болью на моей коже. Боль была настолько саднящей, что я зарекся туда ходить.

Прогуливаясь, я уже подумывал вернуться домой, как вдруг услыхал плач и, стараясь не шуметь, пошел на этот звук. Все явственнее я различал человеческую фигуру, и, к моему изумлению, это оказался Хаму, он сидел на траве, уставившись на море, и обливался слезами. Завидев меня, он вздрогнул.

– Кузен, – едва слышно произнес он, и я уселся рядом с ним. Некоторое время я помалкивал, но молчание становилось все более невыносимым, и я решился заговорить.

– Я уже по ней скучаю. – Набрав горсть песка, я раскрыл ладонь, и песок посыпался тонкими струйками на оголенные пальцы моих ног. – Но она была доброй и честной, жила по совести. Ей бы не хотелось, чтобы ты скорбел по ней слишком долго, Хаму. Смерть приходит за всеми нами, друг мой.

– Ты не понимаешь, – сказал он.

– Я понимаю, каково это – потерять любимого человека, – напомнил я ему. – Я понимаю, какое это горе.

Замявшись на миг, он кивком признал мою правоту.

– Тем не менее, – произнес он наконец, тряхнув головой, – здесь все иначе. Ты ведь не был виноват в гибели своей жены.

– Нет, – подтвердил я. – Но и ты не виноват в смерти Нурии.

– Не совсем.

– То есть?

– Она видела меня, – прошептал Хаму. – Прошлой ночью. Она меня видела. Поэтому отказалась разговаривать со мной сегодня утром.

– Видела тебя? – Я нахмурился. – Видела тебя, совершающего что?

– Не догадываешься?

– Кузен, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Парону и меня, – ответил он, глядя себе под ноги и прижимая ладонь к глазам, словно хотел отгородиться от мира вокруг.