Путешествие ко святым местам в 1830 году

Сердце мое невольно сжалось, когда, окинув взором неизмеримую пустыню, подумал я, что для меня нет другого пути к Иерусалиму и что прежде нежели достигну желаемой цели, я должен обречь себя столь дикому и грозному уединению; но мне уже не оставалось другого выбора. Когда же спутники мои стали со мной прощаться, мне казалось, что я совершенно расстаюсь с миром на сей грани бесконечности. Я обнял их пламенно, как бы давних друзей, которые пребыли верными до конца, ибо в подобных обстоятельствах дни кажутся годами, и одна минута, один благородный порыв сближают людей, коим суждено сойтись на миг и разойтись навеки.

Скучен был день роздыха после двух коротких переходов, но он был мне отчасти полезен; я несколько отдохнул от беспокойного движения на верблюде, производящего боль в пояснице, сильной качкой на неловком седле. Сначала странно и неприятно видеть себя на столь высоком и безобразном животном; особенно трудно на него садиться и с него слезать, потому что, не всегда послушное, оно внезапно подымается с диким криком, если вожатый не наступит ему на колено. Но впоследствии я так привык к сему пустынному коню, что сам уже без помощи арабов заставлял его опускаться на колени и не чувствовал никакой усталости.

Хотя верблюды особенной породы (по-арабски хеджины) могут быстро бежать по пескам, мы шли, однако, медленно, менее пяти верст в час, по причине вьюков, более же по упрямству арабов, которые никогда не хотят привязать верблюдов гусем, одного за другим, и управлять передним. Напротив, они пускают их стадом и дают щипать по сторонам терний, ибо, жалея корма, хотят их насытить сею скудной пищей. С трудом и угрозами мог я принудить вожатого изменить сей тягостный ход, утомляющий и всадника и верблюда, который лениво идет в знойное время дня, ускоряя шаги свои ночью. Еще большего труда стоило мне отделиться от главного каравана из двухсот верблюдов, принадлежавшего тому же хозяину; он вместе с ним хотел медленно вести меня по пустыне; но и здесь мне помогло грозное имя паши, и, отойдя немного от Бильбейса, я оставил за собой сие огромное стадо.

Два обыкновенные верблюда, нагруженные вьюками и мехами с водой Нила, и пять верблюдов верховых составляли собственно весь мой караван. Один легкий верблюд был назначен для меня, другой для моего слуги, два для двух купцов христианских, племени арабского, которые просились возвратиться со мной на родину в Иерусалим и вместе с тем служили мне драгоманами; на последнем верблюде попеременно отдыхали вожатый, шейх Дауд и бедуины его колена. Впоследствии на пути присоединился к нам еще один араб, из родственников шейха. С ними погрузился я в беспредельное пространство зыбучих песков, как море забегающих за небосклон и ни малейшим признаком жизни не утешающих утомленного путника. Многие дни и многие ночи протекают над его главой, прежде нежели он может исторгнуться из столь грозного уединения, где в первые минуты душа его, расширяясь посреди необъятного горизонта, впоследствии изнемогает под бременем одиночества. Не встречая на земле ничего достойного внимания, невольно обращает он усталые взоры к небу, где два великие светила даны ему спутниками, особенно ночью, когда оно ярко горит звездами и в себе одном совокупляет всю жизнь, которой лишена грустная земля сих пустынных мест.

Странствуя по ним, легко можно постигнуть, каким образом первобытные жители Востока с такой ревностью предавались астрологии. Сперва, избирая светила ночи путеводителями в беспредельных равнинах, мало-помалу начинали они ожидать от них особенного влияния на судьбу свою: протекая бесприютную пустыню, они не могли найти на ней своей стези, свыше им начертанной течением солнца и звезд, и таким образом, отверженные дикой землей, искали участия и помощи в благодетельных светилах и, руководимые ими во время своего странствования, любили доверять их покрову и все течение своей жизни, кочующей и непостоянной.

Равно и мы направляли путь наш днем, немного влево от встречавшего нас солнца, ночью же стезя наша лежала между большой медведицей и планетой Венеры. Там, где земля более твердая могла на время удерживать на своей поверхности стопы идущих, мы следовали по чуть видной тропе протекших верблюдов; когда же вступали опять в пространство зыбучих песков, грозными холмами восстававших на равнине, как оцепеневшие волны разъяренного моря, – тогда и собственный след наш был заметаем позади нас ветром. Изредка звуки колокольчиков возвещали нам дальний караван; с приветом мира «салам» мы с ним встречались, с приветом мира расходились, взаимно передавая друг другу зыбко проложенный след свой на пустыне до первого ветра; иногда же и целые дни проходили без малейшей встречи.