Путешествие на абсолютный полдень

Дин соскучился по дому. Во внутренних покоях, под дверью государевой спальни ему было тоскливо. Сумерки следующего, четвертого по счету дня собственного пребывания здесь, он просидел на атласном диване один. От последней порции лекарства кружилась голова. Документы, разложенные в две стопочки – подписанные и неподписанные – не радовали глаз чиновника. Весь вчерашний день его мучил вопрос. Сегодня с утра он этот вопрос государю задал. Сможет ли государь вылечить Дину сына. Государь спросил, какого рода недуг. Дин рассказал. Государь отвел глаза. Объяснил, что может исправлять физические недостатки. Но за душевные болезни не берется. Такая уж вещь душа: уйдет – не вернешь, заболеет – не поправишь. Дин, впрочем, и не питал особых иллюзий. Просто государь сегодня был такой, как всегда. Доклад принимал утром сам. Потом даже уехал на Гранитный остров со свитой, прихватив маску Справедливого Государя, до этого времени сиротливо висевшую в очень неподходящем для нее положении – зацепившись серебряной сеткой за шишечку на резной каминной полке. Государь себя заставил вернуться в прежнее состояние. А Дин – нет. Всего на четверть стражи он спустился в канцелярию, потом вернулся, лег, и день провел зря, о делах почти не думая, чем снискал похвалу. Государь сказал, что, наконец-то, Дин ведет себя разумно. Впрочем, сегодня это было Дину несложно.

Дин прилежно болел. Ему на самом деле нездоровилось. Государь ему объяснил, что у него шалит давление, и надо отдыхать. Дин не знал, давление чего и на что, но отдыхать согласился. День он все равно растратил зря. Зато увидел того, кто в спальне. И, в какой-то мере, Дин испытал потрясение. Во-первых, это действительно была женщина, а не неопределенное существо из Большого Улья. Во-вторых, женщина очень красивая, с прекрасным лицом и гибкой кошачьей фигурой. То, что с ней сделали на Бо, Дину как-то вдруг очень стало не по сердцу. Когда он служил в Первой префектуре, вначале простым дознавателем, потом инспектором, ему приходилось расследовать разные дела. В том числе, такие, в деталях которых лучше было лишний раз не копаться. Сейчас Дин тоже постарался детали забыть; ему хотелось во всей этой истории лишь поддержать государя, не более того. Но увидел ее – и сразу вспомнил, насколько эта история получилась скверной.

Он стоял на балконе, глядя сквозь витую решетку вниз, где садовник подрезал траву по краям дорожки. Женщина вышла, держась обеими руками за стену. Дин оглянулся на легкий шорох и встретился с ней глазами. Впечатление у него сложилось двойственное. Она ему понравилась и не понравилась одновременно. С одной стороны, поразительная красота, с другой – очень жесткий взгляд, оценивающий и недобрый. Сразу ясно стало, что ничего хорошего ни от жизни, ни от встречных-поперечных эта красавица отродясь не ждала и не получала. Кажется, в первые мгновения Дин смотрел на нее так же. Не зря ему еще заранее вспоминались сегодня профессиональные привычки, нажитые в Первой префектуре. Встретились, как на допросе – кто кого переглядит. Через два удара сердца Дин опомнился и быстро напустил на себя придворную вежливость. Она задала вопрос в два слова. Дин поклонился и сказал, что не понимает. Впрочем, догадался, что она ищет браслет. Учтиво поднял оброненную вещь и положил в руку новой государевой избраннице. А между делом подумал, что, если такая баба станет государыней, многое изменится. И не факт, что в лучшую сторону. Она коротко поблагодарила и ушла, все так же держась за стены, оконные рамы и мебель, к себе, в зеленую спальню. Дин проводил ее взглядом. Да, действительно. Живучие сразу не умирают. И, если человек жив, значит, не просто так, а нужно зачем-то. Интересно было бы только знать, зачем.

Подозрения Дина оправдались в тот же день. Государь вернулся в Ман Мирар в конце второй дневной стражи.

– Я даю развод государыне Яати, – сообщил он.

– Ведь вы можете жениться, не разводясь с Первой государыней, – покачал головой Дин.

– Могу. Но не буду.

В этом есть резон, подумал Дин. Первая государыня, как и Первый министр, должна живой лечь в могилу покойного мужа. Особенно такая, какой станет эта. Ах, государь Аджаннар. Как же вас угораздило втюриться. Бесповоротно, словно рожей в лужу. Без памяти. Без рассуждения. Вы же государь. А она – жестокая стерва. И далеко не восемнадцати, насколько Дин успел заметить, лет. Она уже хорошо знает, чего в жизни хочет и как этого добиваются. Не зря господин Фай Ли ее до судорог боится. А вы здесь сопли вокруг нее размазываете. Жаль ее до безумия, никогда в жизни не плакал… Она-то отряхнется и пойдет себе дальше. С таких каменных все стекает, как с верблюжьего копыта песок. Себя бы пожалели и поберегли. А то и правда, никогда в жизни не плакали, а как начали, так остановиться не можете. Понесло по кочкам вскачь…