Путешествие на абсолютный полдень

Несмотря на «пожалуйста» из уст государя, Дин заартачился. Он понял, что с ним намерены провести какие-то медицинские манипуляции. Лекарствами здесь пахло не просто так. Учитывая, что самый страшный день в своей жизни Дин пережил не в подвалах Царского Города, когда почти уверен был, что государь мертв и придется заживо идти в могилу с ним ему, Дину, и не когда просил себя казнить, обрубив руки, ноги и вымотав кишки, как полагается за государственную измену, а тогда, когда ему рвали зуб, испытание на верность государю медициной – это было наименьшее из всего, чего бы ему хотелось в жизни. Стой перед ним другой человек, не государь, Дин сам укусил бы его и сбежал в окно, даже не пытаясь сохранить видимость достоинства.

– Не надо, – Дин поднял ладонь. – Все обойдется. Я уже привык.

– Не вынуждайте меня опять на вас кричать, господин Дин.

Дин сдался. О медицине в этот день он узнал много нового. Он видел, как над раскрытой книжечкой вращается полупрозрачное человеческое сердце. Его сердце. Оно билось, изредка заикаясь, вместе с перепуганным сердцем Дина, а государь движением большого пальца по краю стола поворачивал его в воздухе и выражение лица у него было кислое и не обещающее ничего хорошего. Потом он захлопнул книжечку, и прозрачное сердце пропало. Собирая с Дина леденцы, прилепленные на что-то вроде рыбьего клея, государь спросил:

– Ты сегодня чем занят?

Дин наконец-то вздохнул.

– Еду в Торговую Палату, потом в казначейский совет, приму градоначальника по поводу Старой дамбы, потом, если все сложится, я обещал жене, домой.

– Старая дамба сорок пять лет ждала, и еще подождет. – Государь смотрел на Дина задумчиво. – На сегодня с тебя достаточно. Никакой Палаты, никакого совета. Сейчас поедешь домой. Вина и арданской водки не пей, к пьяному грибу на сто шагов не приближайся. Ужинай не поздно, на ночь прими слабительное. С утра голодный – слышишь меня? – голодный приедешь сюда. Чашку воды я тебе здесь налью. Запомнил? Жду тебя, – государь поочередно загнул к ладони четыре пальца, – в третьей четверти утренней стражи. – И, как бы между прочим, добавил: – Тебя нужно спасать, Дин. Чем скорее, тем лучше.

У Дина внутри похолодело почти до смерти, но тут ему под левую лопатку больно вкололась какая-то колючка из последнего леденца, и Дин прикусил язык. Государь вложил ему в ладонь рукав от снятой до пояса рубашки.

– Одевайся. Все будет хорошо, Дин.

Спросить, что с ним, Дин забыл. Сердце, покрутившись над столом, больше не болело. А вот руки и ноги слушались плохо. Разузнал, кто там в спальне, называется. Взвыла собака на свою голову… Помнится, покойному министру Энигору, смертельно раненому, доктора говорили «все будет хорошо». И когда кузену Дишу вырезали опухоль, тоже велели заранее ничего не пить и не есть, а уж как он орал, слышно было через три улицы. «Вот уже я через вентиляцию повою», – посетила Дина невеселая мысль.

* * *

Из внутренних покоев господин Первый министр вышел на галерею главного корпуса, словно пыльным мешком из-за угла пристукнутый, и прямо на Фая. Поглядел мимо, замогильным голосом сказал:

– Из Ман Мирара до особого распоряжения никому не выезжать, – и пошел дальше. По прямой линии, но слегка качаясь.

Фай догнал его, довольно бесцеремонно забежал наперед и остановил.

– Дин, что такое?

– Ничего такого. Помру скоро, – тяжело вздохнул Дин. – Плохо мне.

– Дин, ты обалдел, что ли? – испугался Фай.

Дин вытер лицо рукавом, отклонил Фая и пошел дальше. Шагов через десять вдруг остановился, обернулся и спросил:

– Слушай, Фай, у тебя слабительное есть?

Фай захлопал глазами.

– Есть… наверное…

Если бы господин Дин ответил: «Тогда пойди, съешь его, и тебе будет чем заняться, вместо того, чтоб морочить мне попусту голову», – Фай бы понял. Это была бы норма. Живой, настоящий Дин. Но Дин вместо этого сказал:

– Человеку моему дай, когда зайдет, а то я таких вещей дома не держу.

И Фай понял, что дальше говорить с ним бесполезно. Можно было гадать, что именно Дин проглотил: ключ от сейфа тайной канцелярии или большую государственную печать, но разговор сегодня с ним не получался ни в какую.

* * *

Вечером случился удивительно красивый закат, а утром удивительно красивый рассвет. Над океаном небо всегда бывает красивое, но разве у Первого министра есть время любоваться? Для этого нужно иметь незанятый делами вечер и бессонное утро.

Дин перебрал в памяти всех своих и чужих знакомых, близких и дальних, кто умер из-за сердца. Получался каждый третий, а Дин уже вынужден был признать, что он в том возрасте, когда счет ровесникам, опередившим его в очереди на тот свет, идет пополам с пребывающими на этом. Выходило, что этот умер, и этот умер, и тот тоже. Приходилось хоронить друзей по лицею, и бывших сослуживцев по Первой Префектуре и Царскому городу, сильных и молодых еще людей. И вообще, он, Дин, умереть должен, по-хорошему говоря, раньше государя, потому что Первого министра кладут с покойным государем в могилу живым. Так есть ли смысл что-то менять? Может, пусть будет все, как будет? Вот только бы сразу, долго не мучаться…