Путешествие на край ночи

Увидав его, Парапин, если это вообще было возможно, побледнел еще больше и нервно переменил тему разговора, спеша немедленно доказать мне отвращение, которое в нем вызывает один вид этого Жониссе с его всемирной славой. Он характеризовал мне знаменитого Жониссе, обозвав его фальшивомонетчиком, опасным маньяком, приписав ему, кроме того, чудовищные, небывалые еще тайные преступления, которых хватило бы, чтобы населять каторгу в течение ста лет.

Все это он говорил очень громко. Такая откровенность меня удивляла. Служащий при лаборатории слышал весь разговор. Он закончил все свои приготовления и уже только для виду возился с печами и пробирками; он настолько привык слышать ежедневные проклятия Парапина, что они казались ему, как бы чудовищны они ни были, вполне академическими и незначительными. Этот парень чрезвычайно серьезно занимался какими-то своими личными изысканиями. Гнев Парапина не отвлекал его от занятий. Перед тем как уйти, он нежно, тщательно, как дарохранительницу, закрывал печь со своими личными микробами.

— Вы обратили внимание на моего уборщика, коллега? Обратите внимание на этого старого кретина, — обратился ко мне Парапин, как только тот вышел. — Вот уже скоро тридцать лет, как, подметая за мною сор, он слышит разговоры о науке, в изобилии и откровенно, и, несмотря на это, он не чувствует к ней отвращения, и, наоборот, в конце концов теперь только он, один он здесь и верит в науку! Он столько возился с моими опытными пробирками, что они кажутся ему замечательными. Пальчики себе облизывает!.. Он пьянеет от восторга при всякой моей выходке… Кстати, во всякой религии происходит то же самое. Когда священник давно уже бросил думать о Господе Боге, церковный сторож еще верит в него. Нерушимо верит! Противно до тошноты!.. Мой олух дошел до того, что стал подражать мне в костюме, а в манере стричь бороду, великому Биодюре! Вы заметили это?.. Кстати, между нами, Биодюре отличается от моего уборщика главным образом своей всемирной славой и интенсивностью своих маний…

Парапин тоже медленно собирался уходить. Я помог ему обернуть шею чем-то вроде шарфа и поверх перхоти накинуть нечто вроде мантильи. Тогда он вдруг вспомнил, что я пришел к нему за чем-то определенным и срочным.

— За всеми моими делишками, — воскликнул он, — я забыл о вашем больном! Простите меня, коллега, и скорее вернемся к нашему предмету! Но что я могу сказать такое, что бы вам не было уже известно? Среди всех этих приблизительных теорий и спорных опытов было бы разумнее всего не выбирать! Поступайте, коллега, по собственному разумению, уверяю вас. Раз необходимо действовать, поступайте именно так!

Не успели мы выйти на улицу, как нам пришлось сейчас же вернуться за калошами. Таким образом, мы куда-то опаздывали. Потом мы спешно направились в это место, которого он мне не называл.

По длинной улице Вожирар, между зеленщицами, подошли мы к площади, окруженной каштанами и полицейскими. Мы пробрались в заднюю комнату маленького кафе, где Парапин уселся у окна, защищенного занавеской.

— Опоздали! — сказал он с досадой. — Они уже вышли.

— Кто?

— Школьницы… Между ними есть прелестные… Я знаю их ноги наизусть. Больше ничего мне от жизни не нужно. Пойдем! Придется отложить до другого раза…

Мы расстались друзьями.

Как хотелось бы мне больше никогда не возвращаться в Ранси! Я ушел оттуда с утра и уже успел забыть мои обычные заботы: они так просто пустили корни в Ранси, что не шли за мной. Может быть, покинутые заботы умерли бы там, как Бебер, если бы я не вернулся. Это были заботы окраины.

Я пошел бродить. Я никак не мог решиться перейти Сену. Не каждому дано быть Цезарем! По другую сторону, на том берегу начинались мои неприятности. Я решил подождать ночи на левом берегу. Хоть несколько солнечных часов выиграть — решил я про себя. Вода плескалась у ног рыболовов, и я присел, чтобы поглазеть на них. Я, правда, совсем не спешил. Рыба не клевала. Но казалось, что это им неважно. Должно быть, рыба уже знала, кто они такие. И рыболовы сидели и делали вид. Красивые последние лучи еще немного грели, играя на воде голубыми и золотыми бликами. И ветер, совсем свежий, дул со стороны больших деревьев, улыбающийся ветер, мягкими шквалами наклонялся он к нам сквозь тысячи листьев. Хорошо! Целых два часа просидели мы, так ничего и не поймав, ничего не делая.

Ночь вышла из-под арок моста, поползла вдоль дворца, заняла фасад, пылающие окна — одно за другим. Окна тоже погасли. Оставалось только одно — уйти. Еще раз. Букинисты на набережных запирали ящики.

— Ты идешь? — кричала женщина с парапета мужу, который собирал рядом со мной складной стул, червяков.

Он что-то проворчал, и все остальные рыболовы заворчали вслед за ним, и мы поднялись наверх, я вместе с ними, продолжая ворчать. Я заговорил с его женой просто так, чтобы сказать ей что-нибудь любезное, перед тем как ночь наступит повсюду. И сейчас же она постаралась продать мне книгу. Она забыла запереть ее в ящик — утверждала она.

— Я оттого так дешево отдаю, почти задаром… — прибавляла она.