Путешествие на край света: Галапагосы

Мы пересекли мост Дуарте и въехали в город. На первый взгляд город показался спокойным, жизнь на улицах текла размеренно, и ничто не указывало, что ближайшее будущее будет беспокойным, но стоило мне поднять голову, как я увидел на фасадах домов следы от пуль и снарядов, оставшиеся там с тех событий, что разворачивались здесь несколько лет назад. Следы, что продолжили оставаться там, как безмолвное предостережение и напоминание о том, что все может повториться. Я прекрасно помнил эти самые здания, обложенные мешками с песком, и перекрестки, где на каждом углу стояли пулеметные гнезда. Помнил я и эти парки, где сейчас спокойно играют дети, но в то время они служили прикрытием для танков и артиллерии, и я ощутил горечь. Горечь оттого, что все это может повториться, потому, что все эти улицы, парки, все перекрестки опять могут наполниться грохотом взрывов и выстрелов, покрыться пятнами крови.

Слишком много людей погибло, особенно много молодежи. А за что?

Похоже, что никто и не знал в Доминиканской Республике за что именно. Несколько лет назад присутствовало какое-то неопределенное, неясное чувство, во имя которого и жертвовали жизнями, но теперь это у некоторых вызывает смех, а у других лишь горечь. Вспоминают тех лидеров, из-за которых рисковали своими жизнями, за которых их товарищи пожертвовали собой, но кроме слов презрения они не вызывают никакой другой реакции. Большинство из них сейчас живут за границей — и не в изгнании — а ведут комфортный образ жизни на ту пенсию, что Правительство выплачивает им, чтобы никто из них не вернулся и не начал будоражить и беспокоить народ. Многие из тех, кто в самом начале революции был никем, потом приобрели известность и насобирали приличные капиталы, что теперь с удовольствием тратят и наслаждаются жизнью где-нибудь в Париже, Лондоне или Майями.

Остались лишь совершенные глупцы и неисправимые идеалисты, и так уж получается, что враги тех вымещают свою злость на этих, и редкая ночь не заканчивается тем, что находят свежий труп. Грустно говорить об этом, но от той революции, одной из самых честных в этом полушарии, осталось лишь грязь и разного рода непристойности.

Добравшись до отеля, я принял ванну и затем спустился в бар. И первого, кого я там увидел, был Хесус Гарсия Фромета, революционер, из тех, кто никогда в жизни не держал ни винтовку, ни автомат, но кто в те сложные дни 1965 года выделился благодаря своим словесным атакам против военных; атаки, причину которых так никто и не смог объяснить, но которые доставили ему массу неприятностей и сильно осложнили жизнь. Но, судя по тому, что я увидел, Хесус продолжал свою агитацию и оставался все тем же болтуном, удобно устроившись в баре, со стаканчиком с виски в руке, почти в той же самой позе, в какой я оставил его несколько лет назад, словно время замерло вокруг него. Он радостно приветствовал меня, то ли оттого, что рядом появился новый слушатель, то ли подумал, что если, как это было в прошлый раз, на острове опять появились газетчики, дело поворачивается к новой заварухе.

Но как только я сказал ему об этом, он рассмеялся и жестом показал, что согласен:

— Хорошо бы, брат мой! Ох, как бы хотелось! Все здесь пребывает в таком напряжении, что того и гляди взорвется.

Когда же я сказал, что не понимаю, почему столько доминиканцев желают, чтобы все это взорвалось снова, то его ответ показался мне весьма любопытным:

— Мы народ, у которого выработался комплекс революционного разочарования, — сказал он. — В течение тридцати лет мы терпели одну из самых кровавых диктатур в истории человечества, хотя каждый мечтал раздавить тирана своими собственными руками и протащить его труп через весь город, но его неожиданно убили ночью, и тем самым посмеялись над нашим желанием отомстить. Затем, спустя год, мы начали настоящую революцию против того, что еще осталось после Трухильо, но пришли американцы и покончили со всем. А потому, внутри нас все еще сидит революция, и мы не остановимся и доведем ее до победного конца.

Мне показалось, что в определенном смысле он прав. Доминиканцы прекрасно осознают, что сами ничего не смогли сделать и ничего не добились, что никогда сами не распоряжались своей судьбой, и каждый раз, как уже были близки к заветной цели, объявлялся кто-то и вставал на их пути.

В продолжение десятилетий, день за днем, три миллиона человек наблюдали, пребывая в полном бессилии, как представитель клана Трухильо — Хоакин Балагер — продолжал унижать их, тогда как само семейство Трухильо жило, комфортно устроившись за границей, наслаждаясь всем тем, что можно приобрести за четырнадцать миллиардов песет, вывезенных с острова. И вполне логичным выглядит то, что у доминиканцев сложился комплекс «революционного разочарования», и осталось огромное желание взять реванш.