Путешествие на край тысячелетия

Пораженные его словами, семеро евреев из Меца с великим изумлением, но одновременно с явным удовольствием приветствуют известие о той решимости, которую проявили их ашкеназские собратья с рейнских болот, однако сами всё же не решаются объявить недействительными те молитвы, которые они уже успели произнести вместе с отлученным евреем и лживым равом, потому что знают, что у них нет никакой возможности дважды повторить уже наступивший и идущий к концу Судный день и, вернувшись вспять, исправить то, что было испорчено. И поэтому они решают сделать вид, что хоть и услышали, но не совсем поняли, а все дополнительные выяснения отложить до окончания последней молитвы, к которой они и требуют безотлагательно приступить. Но теперь для миньяна опять не хватает одного человека — самого отлученного, который использовал этот короткий перерыв, чтобы снова поспешить к своей второй жене, о выздоровлении которой не перестает молить его встревоженная душа. Уже с восхода он передал дежурство у постели больной первой жене, но сейчас не уверен, правильно ли будет, чтобы именно ее лицо было последним, что увидит в этой жизни вторая жена, если к ней приблизится Ангел смерти.

Ибо уже в полночь, перестав тешить себя иллюзиями, Бен-Атар впервые назвал наконец полным именем того врага, который со злобным умыслом прокрался в его свиту. Но с рассвета им овладело ощущение, что здесь, в Вердене, его преследует даже не один злобный ангел, а целый рой посланников зла, и все они легко и бесшумно скользят в этом холодном сером тумане, что плывет сейчас по переулкам города и стелется над окрестными полями и долинами, и тайком окружают собравшийся на лугу маленький и печальный еврейский миньян, и толпой обступают нового, временного, черного еврея, который стоит тут же, кутаясь в белый талит, и с глубочайшей серьезностью вслушивается в незнакомые и странные слова, описывающие порядок богослужения в Святая святых ныне разрушенного Иерусалимского Храма, в те далекие дни, когда первосвященник, возлагая руки на козла отпущения, говорил, обращаясь к Всевышнему: Господь, — говорил он и произносил великое Имя. — Ошибался я, совершал беззакония, грешил перед Тобой, я и дай мой… О, Господь, прости ошибки, беззакония и грехи, которыми грешил я и дом мой… — как написано в Торе Моисея, раба Твоего, воспринятой из уст славы Твоей: ибо в день этот Он искупит вас, очистив от всех грехов ваших перед Богом.

Но сам Бен-Атар не в силах дожидаться, пока рав Эльбаз мелодичным своим голосом закончит выпевать покаянную молитву древнего первосвященника, и потому, украдкой покинув миньян, снова направляется к дому врача, который тем временем оставил больную на попечение первой жены, а сам поспешил к своим христианским пациентам, знатным и простолюдинам, — еще и для того, быть может, чтобы не навлечь на себя подозрение, что он слишком уж долго и близко общается с компанией евреев, расположившихся для молитвы прямо подле его жилища. И, едва войдя в полутемную врачевальную комнатку, окошко которой занавешено талитом, магрибский купец видит, что его молодой жене стало намного хуже. Тело ее снова вывернуто судорожной дугой, невидящие глаза прикрыты кисеей, уши заткнуты воском, и ко всему этому за ночь добавилось еще тяжелое, прерывистое дыхание. И в сердце Бен-Атара вползает леденящий страх, ибо он не знает, что ему сказать и как оправдаться перед ее отцом, другом своей молодости, который когда-то доверился ему и до срока отдал в жены эту молоденькую девочку в первом цвете ее юных лет. Ведь он даже не сможет указать осиротевшему отцу могилу или надгробье, на котором тот мог бы распластаться в горе. А чем он утешит своего собственного сына? Не того, что зародышем таится сейчас в ее чреве, а его старшего братика, который остался с дедом и бабкой в Танжере и наверняка предъявит отцу свой детский счет за обиду тех долгих дней, когда он мечтал о возвращении матери, не зная, что она к тому времени давно уже покинула мир живых.