Путешествие на край тысячелетия

Но поскольку к новой семье должна была присоединиться также и дочь Абулафии, которую, кстати, отцу ее было отныне строжайше запрещено называть, даже в шутку, «порченой» или «заговоренной», но самое большее — «несчастным созданием», необходимо было еще до свадьбы несколько расширить их общий дом, располагавшийся на южном берегу протекавшей через город реки, вблизи того места, где располагалась городская стража и зал для публичных казней. А между тем Абулафия уже торопился выехать на юг, на очередную летнюю встречу в Испанской марке. Однако ему уже и до отъезда стало совершенно очевидно, что потрясение, испытанное госпожой Эстер-Минной во время разговора минувшего года, отнюдь не забыто и сейчас разрослось уже до размеров настоящего страха. Сама мысль, что ее будущий муж останется компаньоном того дикого еврея, что по своему невежеству или необузданной похоти содержит сразу двух жен, а в один прекрасный день, возможно, возьмет себе и третью, так испугала эту немолодую женщину, что она отпустила Абулафию в путь лишь после того, как взяла с него обещание, что после раздела прибылей минувшего года он не заберет с собой новый товар, а разделит свою долю между двумя другими партнерами и навеки распрощается со своим дядей — тем самым, который сейчас, заслышав эти слова племянника, так поражен, что от изумления чуть не кладет себе в рот тот уголек, который машинально крутил в пальцах во все время этого разговора.

Но почему?! — У Бен-Атара перехватывает горло. И, пытаясь успокоить дядю, северный компаньон, запинаясь, бормочет в ответ, что он как раз потому и дожидался отъезда Абу-Лутфи, что не хотел срамить еврейского родича его участием в таком обычае, который для исмаилита, напротив, является предметом гордости и символом богатства. А поскольку Абулафия и сам пока что далек не только от того, чтобы примириться с требовательным капризом своей будущей жены — а твердость этой женщины уже можно себе представить по чуть растерянному взгляду его черных глаз, — но даже от того, чтобы уразуметь ее доводы, то поначалу он пытается объяснить дяде эту непонятную ретию тем, что госпожа Эстер-Минна наделена необычайным качеством поразительно чуткого человеколюбия и потому всем сердцем переживает за первую жену, которую ущемляет появление второй. Но ведь это не так! — решительно возражает Бен-Атар. Напротив, две жены лишь помогают друг другу поддерживать супруга во всех его делах и даже взаимно укрощают порой свою женскую страсть, обращая ее в чистое томление, которое только обогащает и облагораживает их тройственную любовь. И ведь кому, как не Абулафии, знать, насколько несчастной может быть и одна-единственная жена. Это верно, кивает Абулафия в знак согласия, внимательно слушая Бен-Атара. Как жаль, что дядя не может сам объяснить новой жене всю тонкость этих отношений, о которых он, Абулафия, забыл за долгие годы своего вдовства. Но поскольку ему пока и в голову не приходило согласиться на ее требование и разрушить их компаньонство, то он, Абулафия, постарается запомнить эти слова Бен-Атара и с их помощью воззвать к рассудку своей невесты, так что когда он, Бог даст, прибудет на их следующую летнюю встречу, уже после своей свадьбы, то наверняка привезет с собой также ее примирение.

И вот так, в лето 4756 года от сотворения мира согласно евреям, он же год 386 от Хиджры Пророка у исмаилитов, за четыре года до пугающего тысячного года христиан, Абулафия все еще не расторгает столь дорогой его сердцу торговый союз, а вместо этого грузит привезенные компаньонами товары на пять повозок, по одной на каждую из пяти лодок, которые доставили эти товары под Барселону, и по прибытии в Перпиньян немедленно посылает одну из этих повозок, груженную мешками со специями, на запад, в герцогство Гасконь, другую, с медными блюдами и кастрюлями, — на восток, в Южный Прованс, а сам, с тремя оставшимися повозками, устремляется к Тулузе, продавая во встреченных по пути деревнях кувшины с оливковым маслом, медовые соты и связки сушеных сладких рожков и андалусского инжира, а затем перепродавая те товары, которые получает взамен. И в результате по прибытии в Тулузу он уже располагает двумя пустыми повозками, чтобы разместить в них немую девочку и ее исмаилитскую няньку, которая немедленно требует от хозяина пять золотых браслетов за согласие променять свои южные грезы на зимнее путешествие сквозь царства Эдома к этому далекому, захолустному Парижу, куда третья из оставшихся у Абулафии повозок везет изысканный груз флакончиков с острыми благовониями пустыни, львиными и леопардовыми шкурами и рулонами расшитых тканей, внутри которых таятся инкрустированные драгоценными камнями кривые кинжалы.