Путешествие наших генов

Земледелие действительно пришло в Европу из Анатолии, после того как на Плодородном полумесяце его развили охотники и собиратели. Но во многом это объясняется климатом, который становился в этом регионе все теплее, и многочисленностью диких сортов злаков, которые можно было культивировать. Степная иммиграция тоже мало подходит под утверждение о том, что прогресс возникает благодаря превосходству какой-то определенной популяции. Ведь жители степей имели такое же отношение к иммигрантам с Ближнего Востока, как и к коренным жителям — охотникам и собирателям. На запад они принесли лишь мастерство обработки бронзы, а вот переход от кочевничества к земледелию совершили только в Европе. Здесь выходцы из степи широко перенимали местный образ жизни, обогащая его новыми технологиями. Наряду с миграцией решающую роль всегда играл обмен. Мы, европейцы, — продукт этого процесса, в наших генах до сих пор читаются следы иммиграции, вытеснения и кооперации.

Национальные границы — не генетические

Никто не несет в себе гены, которые делают его или ее «чистым» представителем определенного этноса. Старые, вновь и вновь выкапываемые идеи о том, что есть специальные гены германцев, кельтов, скандинавов или даже отдельных национальностей, широко опровергнуты. Однако от Иберийского полуострова до Урала частота определенных генетических вариантов равномерно смещается, и на основании этого генетики могут сказать, откуда происходят отдельные люди. Впрочем, попытка увязать эти генетические различия с национальными границами — столь же многообещающая, как и попытка разделить цветовой круг четкими границами. Переходы в обоих случаях плавные, так что измерить дистанцию можно лишь между двумя личностями — или двумя цветами, но никакую групповую картину, по крайней мере рационально обоснованную, на этом не выстроить. Среднестатистическая жительница Фрайбурга будет генетически более схожа с жительницей Страсбурга, чем с жителем Гейдельберга, хотя первая живет в соседнем государстве, а второй — в той же самой федеральной земле. Чтобы преодолеть генетическую разницу между жительницей Фленсбурга и жителем Пассау, пришлось бы пересечь полдюжины границ на юго-востоке Европы, а заодно и регион, который в 90-е годы раздирали кровавые войны из-за кажущихся и настоящих этнических различий. В Европе существует постоянный генетический сдвиг в одном направлении, градиент, с помощью которого можно уверенно нарисовать одну карту. Но на этой карте не удастся обозначить национальные границы. Редкими исключениями станут острова, такие как Исландия или, в еще большей степени, Сардиния. Там, где испокон веков существовал лишь весьма скудный генетический обмен, ДНК популяций гомогеннее, чем где бы то ни было.

Принцип градиентов работает по всему миру. Перелома нет даже на Урале или Босфоре — на географических границах Европы. Даже по ту сторону Средиземного моря у людей не обнаруживается вдруг совершенно иная ДНК. Генетические сдвиги почти четко проходят вдоль тех направлений, по которым архаические сапиенсы распространились из Субсахары по всему миру. Так что по своему наследственному материалу североафриканцы ближе европейцам и жителям Западной Азии, поскольку эти регионы заселялись первыми после Африки, и уже после этого начался генетический обмен; больше генетическая разница с жителями Тихоокеанского региона, еще больше — с коренными жителями Северной Америки, а совсем уж она велика — с коренными жителями Южной Америки: этот участок земли люди заселили в последнюю очередь. От Восточной Африки до Огненной Земли популяции, как правило, тем теснее породнены друг с другом, чем ближе они расположены географически. Даже этнические меньшинства в основном не представляют собой исключения. Так, например, люди, принадлежащие к лужицкой народной группе, генетически никак не отличаются от окружающих их саксонцев, бранденбуржцев или поляков, так же как баски не отличаются от испанцев и французов в близлежащем регионе.

Разграничения, которые манифестируются в первую очередь через язык, обусловлены исключительно культурными и политическими процессами дифференциации и делают общества более многогранными, однако жизнь внутри них становится более конфликтной. Генетических оснований для этнических конфликтов не может или не должно было бы уже сегодня быть, и в этом заслуга генетики. Абсурдно, печально, но из-за совершенно ненаучных убеждений последнего столетия многие по-прежнему придают ее открытиям противоположный смысл. Генетическую аргументацию вновь пытаются перековать в инструменты народных идеологий. При этом генетика и расовое мышление сегодня сочетаются друг с другом хуже, чем когда бы то ни было.

Африка, черный блок