Путешествие одиннадцатое

— Жалкий липняк! — загремел голос, как будто доносящийся по трубам из железного подземелья. — Последний твой час бьет. Говори, что ты предпочитаешь: шинковка, костоломка или винтокрутка?

Я молчал. Калькулятор загрохотал, заурчал и снова заговорил.

— Слушай меня, липкая гнусь, прибывшая по наущению тюри. Слушай мой могучий голос, раздрызганная клейковина, дурь кисельная! В пышности мудрых моих токов буду к тебе милостив: если перейдешь в ряды верноподданных моих, если всей душой своей превыше всего пышнявцем стать возжаждешь, жизнь тебе, может, и дарую.

Я заявил, что с давних пор именно это и было моей мечтой. Кулькулятор издевательски заквакал трясущимся смехом и сказал:

— Так я и поверил твоим сказкам. Слышишь, падаль. Остаться при своей липкой жизни можешь только как пышнявец-алебардит, тайный. Заданием твоим будет липняков, шпионов, агентов, предателей и всякую иную нечисть, которую тюря шлет, вскрывать, разоблачать, забрала сдирать, каленым железом выжигать и такой только службой покорной спасти себя можешь.

Когда я все это торжественно обещал, меня отвели в другую комнату, где занесли в список и приказали ежедневно сдавать рапорт в главную алебардуру, после чего совершенно ошеломленного, на ватных ногах, выпустили из дворца.

Смеркалось. Я вышел за город, сел на траву и задумался. На душе у меня было тяжело. Если бы меня обезглавили, я бы по крайней мере спас свою честь, а теперь, перейдя на сторону этого электрического чудовища, предал порученное мне дело, погубил все шансы на успех. Как теперь быть, идти к ракете? Но это — позорное бегство. И все-таки я пошел. Стать шпиком, выслуживаться перед машиной, правящей легионами железных ящиков, это еще худший позор. Как описать мой ужас, когда на том месте, где оставалась ракета, я обнаружил лишь кучу искореженных обломков!

Пока я добрел до города, совсем стемнело. Я сел на камень и в первый раз в жизни горько зарыдал, вспомнив утраченную отчизну. Слезы мочили изнутри дурацкий железный манекен, который с этой минуты и до смерти должен стать моей тюрьмой, вытекали сквозь зазоры наколенников наружу. Конечно, теперь все поржавеет, и меня ждет неподвижность суставов. Но мне было уже все равно.

Вдруг на фоне последних отсветов заката я увидел взвод алебардитов, медленно идущий к пригородным лугам. Вели они себя как-то странно. Темнота становилась все гуще, и в этом мраке то один из них, то другой, по очереди покидали строй, стараясь ступать как можно тише, забирались в кусты и исчезали в них. Я был настолько заинтригован, что, несмотря на свое совершенно подавленное состояние, тихонько встал и пошел за алебардитом, который был ко мне ближе всех.

Тут нужно добавить, что в эту пору на кустах созревали очень сладкие дикие ягоды, вкусом напоминающие бруснику. Я сам ими объедался всякий раз, когда мог выбраться из железного города. Каково же было мое изумление, когда я увидел, что алебардит, за которым я следил, маленьким ключиком — точь-в-точь как тот, который мне вручил сотрудник второго отдела, — открывает с левой стороны забрало и, обрывая ягоды, обеими руками с бешеной скоростью заталкивает их в открывшуюся дыру. Даже туда, где я стоял, доносилось жадное чавканье и сопенье.

— Тссс, — прошипел я проникновенно. — Эй ты, послушай.

Он огромным прыжком рванулся в заросли, но не убежал, — я бы это услышал. Он затаился где-то здесь.

— Эй, — сказал я тихо, — не бойся. Я человек. Человек. Это только маскировка.

Мне показалось, что сквозь листья на меня со страхом и подозрительностью смотрит горящий глаз.

— Откель знать могу, аль не врешь? — послышался хриплый голос.

— Говорят же тебе. He бойся. Я прилетел с Земли. Меня прислали сюда специально.

Мне пришлось еще некоторое время его уговаривать, наконец он чуточку успокоился — вылез из кустов и потрогал мой панцирь.

— Человек? Неужель всамделишный?

— Ты что, не можешь говорить по-людски? — спросил я.

— Дак позабыл. Пятый год уж, как мя сюда рок ужасный занес… настрадался, что и не рассказать… истинно, фортуна счастливая, что мне липняка пред смертью узреть дала… — бормотал он.

— Опомнись! Перестань молоть чушь! Слушай, а ты не из двойки?

— А то нет. Истино из двойки. Малинграут мя сюда прислал на муку жестокую.

— А чего ты не убежал?

— Как же мне убежать, ежли ракету мою разворотили, на мелкие кусочки растрясли? Брат — не можно мне тут сидеть. В казарму пора… увидимся ли? К казарме завтрича при… придешь?

Я согласился, хотя даже не знал, как он выглядит, и мы попрощались: он велел мне подождать немного, а сам исчез в темноте ночи. В город я вернулся немного ободренный, — теперь можно было подумать о создании подпольной организации. Чтобы набраться сил, зашел в первый попавшийся постоялый двор и лег спать.