Путешествие одиннадцатое

Я сбежал от моих спутников у самого входа. Алебарду поставил возле часового, — когда он с хрустом и бренчанием отвернулся, и нырнул в первую боковую улицу. Сразу же за углом стоял высокий дом с вывеской «ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР ПОД ТОПОРОМ». Я хотел только заглянуть внутрь, но хозяин, пузатый робот с коротким туловищем, подобострастно скрежеща, выскочил на улицу.

— Добро пожаловать, ваша милость, добро пожаловать… службу смиренно несу… иль комнатки какой не желаешь, сударь?..

— Вестимо, — ответил я лаконично.

Толстяк чуть не силой втянул меня внутрь. Пока мы поднимались по лестнице, он как нанятый трещал жестяным голосом:

— Странников тьма ныне сползается, тьма… все ж нет пышнявца, кой бы пластин конденсаторных Ево Индуктивности собственными зыркалами узреть не хотел… сюда, ваша милость… вот апартаменты достойные, вот прошу, здеся гостиная… тама спальня… а поди, утомленный ты, сударь… пыль в зубчаках скрипит… дозволь, мигом тебе чистилки принесу…

Он загромыхал по лестнице и, едва я оглядел довольно темную комнату, в которой стояли железный шкаф и такая же кровать, вернулся с масленкой, ветошью и бутылкой сидола. Поставив все это на стол, он тихо и как-то доверительно сказал:

— Отчистив естество, изволь, сударь, вниз… для благородных персон, вроде вашей милости, всегда секретум сладюшенькие, малюсенькие, сюрпризики держим… порезвишься…

Он вышел, лупая фотоэлементами, делать мне было нечего, я смазался, начистил до блеска пластины панциря и вдруг заметил, что хозяин оставил на столе карточку, похожую на ресторанное меню. Хорошо зная, что роботы не едят, я удивленно поднес ее к глазам. «Дом терпимости II категории» — прочитал я сверху.

Липнячьи дети, обезглавливание — 8 феркл.

To же, с осадком — 10 феркл.

To же, плаксивого — 11 феркл.

To же, пронзительно — 14 феркл.

Худоба:

Топорная содомия, штука — 6 феркл.

Рубка утешительная — 8 феркл.

To же, теленочка-крошку — 8 феркл.

Я в очередной раз ничего не понял, но когда из соседнего номера донесся такой грохот, словно живший за стеной робот пытался вдребезги разнести свое жилище, у меня волосы встали дыбом и по спине забегали мурашки. Это было уж слишком. Стараясь не скрипеть и не звякать, я выбрался из этого жуткого притона на улицу и, только отойдя довольно далеко, облегченно вздохнул. «И что же мне теперь несчастному делать?» — раздумывал я, остановившись возле группы роботов, играющих в кости, и притворяясь, что самозабвенно болею. Пока мне ничего не удалось выяснить о том, чем занимаются пышнявцы. Я мог снова втереться в ряды алебардитов, но это мало что могло дать, а шансов попасться было много. Что делать?

Ломая себе голову над этим вопросом, я пошел куда глаза глядят. Немного погодя мне на глаза попался сидящий на лавочке и греющий на солнце свое старое железо приземистый робот, который накрыл себе голову газетой. На первой странице было видно стихотворение, начинающееся словами «Я пышнявец — вырожденец». Что было дальше, не знаю. Постепенно между нами завязался разговор. Я представился как житель соседнего города Садомазии. Старый робот отнесся ко мне чрезвычайно сердечно. Он почти сразу пригласил меня к себе домой.

— Для ча те, сударь, мыкаться по всяким там, твоя милость, постоялым дворам, и с хозяевами лаяться. Изволь ко мне. Бедные хоромы, приглашаю, удостой, благодетель. Радость придет вместе с достойной твоей особой в скромные покои мои.

Что мне оставалось делать, я согласился, это даже было мне на руку. Он сразу же отвел меня в комнату для гостей.

— Уж как с дороги, то пыли через меру наглотался, — сказал он.

Снова появилась масленка, сидол и ветошь. Я уже знал, что он скажет, все-таки роботы были натурами несложными. И действительно:

— Почистясь, изволь в гостиную, — сказал он. — Пошалим вместях…

Он закрыл дверь. Ни к масленке, ни к сидолу я не притронулся, только проверил в зеркале состояние моей маскировки, почернил зубы и, несколько обеспокоенный перспективой неизвестных «шалостей», через какие-нибудь четверть часа хотел спуститься вниз, как вдруг из глубины дома до меня донесся протяжный гул. На этот раз сбежать было нельзя. Я спускался по лестнице под аккомпанемент такого грохота, словно кто-то разбивал вдребезги железную колоду. В гостиной все клокотало. Мой хозяин тесаком странной формы кромсал большую куклу, лежавшую на столе.

— Прошу дорогого гостя! Можешь себе, сударь, для утехи потрошить вон то тулово, — сказал он, перестав при моем появлении рубить, и показал мне на другую, лежащую на полу куклу немного меньшего размера.

Когда я к ней подошел, она села, открыла глаза и начала повторять слабым голосом:

— Я дитя невинное — отступись от меня, — я дитя невинное — отступись.

Хозяин вручил мне топор, похожий на алебарду, но на более короткой рукоятке.

— Ну же, почтенный гость, прочь заботы, прочь грусть, рубай сплеча, смело!