Путешествие парижанина вокруг света

— A-а, теперь я его вижу он там всего в каких-нибудь двухстах шагах. Солнце играет на дуле его ружья. Что же мы станем делать? Ведь становится отвратительно все-таки убивать… Что, если мы пустим наших коней вскачь карьером?.. Во весь опор, знаете! Так как он один, а нас двое, то нельзя признать за трусость наше бегство… Кроме того, чтобы пощадить жизнь человека, даже такого, который весь-то четырех су не стоит, можно поступиться самолюбием!..

— Вы правы. Фрике, вы славный и сердечный юноша! — сказал Буало. — Таково было и мое намерение! — И, дав шпоры своему скакуну, он громким голосом крикнул: «В атаку!» — и кони торпильи, выдрессированные, как кавалерийский взвод, рванулись вперед.

Подобно урагану маленький отряд понесся вперед. В двадцати шагах перед ними стоял неподвижно гаучо, словно статуя, держа ружье наготове, скрытый тонкой завесой высоких трав. Показался едва видный голубоватый дымок: курок щелкнул, но ружье не выстрелило, дав осечку.

Буало громко расхохотался, но тотчас же сдержался.

— Подымите коня на дыбы! — крикнул он Фрике.

Но было уже поздно. Натянутое над землей на высоте около полутора метров лассо перерезало путь. Крепкий кожаный ремень, привязанный к двум деревьям, представлял собой невидимый низкий барьер, о который запнулась лошадь мальчугана.

Споткнувшаяся лошадь и ее всадник тяжело повалились на землю, и бедное животное не могло больше подняться: оно сломало ногу. К довершению бед, Фрике был придавлен конем и не мог высвободиться из-под него.

Все это разыгралось как раз в тот момент, когда Буало благополучно и легко взял препятствие и едва успел заметить второе лассо, пушенное на него привычной рукой гаучо. Петля обхватила его на скаку, болезненно сдавила ему руку, сорвала с седла и кинула на землю. Затем гаучо всадил в бока своего коня шпоры и что есть мочи поскакал прочь, увлекая за собой связанного лассо молодого человека, как приговоренного к смерти преступника.

Этот степной бандит прекрасно все рассчитал: не полагаясь на свое дрянное ружье, он протянул лассо поперек дороги, рассчитывая таким образом выбить из седла хоть одного из двух всадников.

Мы уже видели Буало в схватке с мясником. Молодой человек обладал наряду с силой атлета необычайным, можно сказать, спокойствием и хладнокровием. Неподражаемое самообладание и ясность духа никогда не покидали его. Пытаться сопротивляться тянувшему его за собой коню гаучо было бы безумием, и потому он не стал даже и пробовать, а, напрягши изо всей силы свои мощные мускулы, несколько ослабил натяжение лассо и воспользовался этим, чтобы вытащить из-за голенища сапога свой большой охотничий нож.

Перерезать лассо одним решительным ударом ножа было минутным делом. Теперь он был свободен, но этого было мало. Его конь, освободившись от всадника, вместо того чтобы умчаться, почуяв волю, как это непременно сделала бы долговязая английская кобыла, остановился на месте, заржал раз-другой и последовал за своим хозяином.

Лихой парижанин, хотя еще оглушенный своим падением, тотчас же вскочил на ноги, ухватился рукой за гриву своего коня и одним прыжком снова оказался в седле. А гаучо, находившийся в этот момент на расстоянии ста метров впереди, бешено пришпорил своего коня и помчался во весь дух.

Дело в том, что, поняв неудачу своего нападения, этот сын прерий со свойственной всем южноамериканским метисам трусостью удирал теперь во все лопатки. Но он плохо рассчитал… Буало был не такой человек, чтобы оставить безнаказанным нападение на себя. Он причмокнул, едва заметно дал шенкеля, и громадный пегий конь помчался как стрела вслед за гаучо, а его всадник, сидя в седле, как в кресле, и бросив поводья, раскрыл свой парусиновый саквояж и, достав из него знаменитый чок-бор, моментально собрал его, как и в первый раз.

Как человек, привычный к комфорту и бережливый, Буало приказал изготовить к своему складному ружью два ствола к одному общему ложу; один из стволов был его знаменитый чок-бор, другой — нарезной ствол для пуль с прицелом, позволяющим послать на расстояние восемьсот метров цилиндрическую пулю двенадцатимиллиметрового калибра. Таким образом, у него получилось два ружья, которые не обременяли его в дороге. Зарядив оба ствола пулями и удостоверившись, что затворы и все остальное в полном порядке, он поднял прицел…

Гаучо с трудом сохранял расстояние, не переставая нахлестывать свою кобылу. Временами он исчезал среди высоких трав в пампе и затем снова появлялся. Теперь он выехал на открытое ровное место, где вместо травы рос густой и ровный газон. Это было счастье для гаучо, так как француз, впавший в ярость, готов был выстрелить и, конечно, уложил бы его на месте, хотя намерение Буало было совершенно иное.

— Стой! — крикнул он громовым голосом. — Стой, негодяй, не то я размозжу тебе голову, как глиняной кукле!

Эта угроза только удвоила страх беглеца, лошадь которого, как будто обезумев, неслась, едва касаясь земли копытами.

— A-а… так! Ну так мы еще посмеемся! — воскликнул молодой француз, у которого это выражение всегда было многозначительным.