Путешествие по спирали времени

Как уживались две этих, таких разных, личины в одном человеке, никто и никогда не понимал. Да и некому было задуматься над таким вопросом. Народ в соседних деревнях жил все больше простой и неученый. Было им достаточно того, что знали: нужно опасаться Гора угрюмого, с погасшим взглядом и опущенными плечами, а к Гору с горящими после драки глазами, с чашей вина в руке можно обращаться с любой просьбой. Ни в деньгах, ни в защите, ни в песнях отказу не будет.

Хозяин кабака сам принес заказ гостю, поставил кувшин с вином, чашу, поднос с сочащимися кровью кусками плохо прожаренного мяса. А когда увидел, что утолил Гор голод, и первый кувшин опустел, поднес к столу гитару и тихо отошел в сторону.

Кажется, не видел Гор ни хозяина, ни инструмента, ни направленных на него в ожидании глаз завсегдатаев кабака старого Грега. Сидел, устремив взор в неизвестное никому далеко, прислушивался к чему-то, звучавшему внутри… Отголоски ли прошедшей битвы звучали в его душе, новые ли песни рождались, кто знает. Не поднимая невидящих глаз, протянул он руку к гитаре, взял первый аккорд и задумался надолго. А когда ожили черные глубокие глаза страшного Гора, зазвучала песня. Низким гортанным голосом, вызывающим томящую ломоту в животах женщин и необъяснимую тоску в сердцах мужчин, запел он о далеких горах и о прекрасных девах, о мудрых правителях и благородных воинах.

Воители и крестьяне, мелкопоместные дворянчики и богатые проезжие слушали, переставая дышать на особенно низких, раздирающих воздух нотах, когда кости отвечали вибрацией на голос менестреля, и древние, звериные инстинкты пробуждались в крови. И только в одних глазах не было восхищения. В дальнем углу сидел тщедушный молодой человек с бегающими беспокойными глазами. Его взгляд перебегал с хозяина на певца, потом на дверь, видно было, что он ждет кого-то и боится своего ожидания. Дверь распахнулась с грохотом и в бегающих глазах сверкнула радость победы.

В кабак вошли солдаты королевской стражи. Окинув глазами зал, они подошли к Гору.

– Приказ короля, – гаркнул офицер, отступая за спины солдат.

Шестеро навалились на Гора, скручивая тугой веревкой руки и ноги. И никого не оказалось рядом. Заспешила по своим делам напуганная красавица-служанка, отвернулся к стойке занятый хозяин, опустили глаза к тарелкам гости. Не сдался наемник без боя. Пришлось солдатам звать на подмогу тех, кто остался во дворе. Не осталось ни одного целого стола, ни одной неразбитой табуретки в кабаке старого Грега.

Заключение не было долгим. Гора кинули в холодный, сочащийся зловонной влагой подвал на две ночи, и не успел он еще привыкнуть к мраку, вытащили на яркий солнечный свет. На площади перед тюрьмой стояла дыба. Гор не слышал быстро на столичном наречии зачитываемого приговора, не различил бормотания тюремного капеллана, лишь резануло гадко по носу запахом ладана от его омерзительно мягкой ручонки, поднесенной с крестом под нос. Гор сплюнул на эту руку, не от неуважения к представителю церкви. Он не испытывал вовсе ничего к этому жалкому человечишке, а от физического отвращения к скользкой, белой, вонючей руке.

Веревка, стягивающая его руки, натянулась… Не боль… Не болью называется то, что испытал Гор. Боль – это когда ломается в драке рука, когда нож вонзается в живое тело, когда кулак, одетый в броню, впивается в лицо. Боль – ее можно описать, почувствовать, вспомнить, осознать. А хруст в плечах, видимый, скорее, чем слышимый или ощущаемый, разрывание мышц, выворачивание всего сущего наизнанку. Когда кости меняются местами с сердцем, а оно бьется шумно во рту, когда крик умирает еще до того, как зарождается само знание о возможности закричать, когда губы растягивает в нежной улыбке, от которой видавшие виды солдаты в ужасе прячут глаза. Когда смерть представляется недостижимо-великолепной нагой красавицей, призывно глядящей тебе в глаза влажными от желания глазами из далекого далека, куда нет тебе хода. И все естество твое, забыв о телесных муках, поднимается навстречу ей, желанной, любимой… Это словам не подчиняется, нет имени этому, нет привычной понятности.

И только одно мешало Гору в его устремлении в объятья прекрасной смерти. Глаза справа-сверху. Глаза без лица, бегающие от страха и радости. «Иди, иди туда, – кричали они злорадно, – ты все равно ничего не сможешь!». Не мог он умереть, не вспомнив эти глаза. Смерть манила его нетерпеливо, сверкая нежными глазами, втягивая взгляд напряженными сосками, но глаза удерживали и требовали признания.

И вспомнил умирающий наемник человечка, с которым свела его жизнь лишь однажды. На турнире в столице, когда победившие сошлись за чаркой с побежденными, и взялся за гитару пьяный Гор, увидел он эти глаза. Глаза местного менестреля, бывшего любимца публики. Не почувствовал опасности матерый воин в тщедушном человечке с бегающими глазами… Зря. Лишь однажды подвело его звериное чутье. И стоила ему та ошибка жизни.