Путешествие по Средней Азии

попали в настоящее болото; езда по этому месиву была сопряжена с величайшими

трудностями, и верблюды, поскальзываясь на каждом шагу на своих губчатых

стопах, грозили сбросить меня в грязь вместе с корзинами. Поэтому я

предпочел слезть добровольно и, прошагав полтора часа по болотной хляби,

добрался до Кара Сенгер, а вскоре показалась и ова Кульхана.

По прибытии туда меня поразило, что Кульхан сразу же провел меня в свою

юрту и убедительно просил никуда не выходить, пока он меня не позовет. Я уже

начал подозревать самое худшее, услышав, как он обрушивал проклятия на своих

женщин за то, что они опять куда-то убрали цепи, и велел побыстрее принести

их. Сумрачно озираясь по сторонам, он несколько раз заходил в кибитку, но со

мной не разговаривал; я все более утверждался в своих подозрениях, особенно

странным было то, что Хаджи Билал, очень редко оставлявший меня одного, не

появлялся. Погрузившись в тревожные мысли, я не сразу услышал приближавшееся

бряцание цепей и увидел вскоре, что в юрту вошел перс, волоча за собой

тяжелые цепи на израненных ногах; это его имел в виду Кульхан, разыскивая

цепи. Вслед за персом пришел Кульхан и велел поскорее принести чай. Когда мы

напились чаю, он попросил меня встать и перейти в другую юрту, которую успел

за это время поставить. Он хотел сделать мне сюрприз, и этим объяснялось его

странное поведе-ние. Тем не менее я никогда не мог относиться к нему хорошо.

Насколько велика разница между ним и Ханджаном, видно лучше всего из того,

что за все десять дней, когда я гостил у него, этот чай был единственным

угощением, которым я обязан его гостеприимству. Впоследствии мне сообщили о

его предатель-ских планах, которые он не преминул бы привести в исполнение,

если бы Кызыл Ахунд, которого он особенно боялся, строго-настрого не

приказал ему обращаться со мной возможно почтительнее.

*[67] *Юрта, в которой я теперь жил в компании с десятью другими

товарищами по путешествию, принадлежала не Кульхану, а другому туркмену,

который присоединился к нам для того, чтобы вместе со своей женой, бывшей

рабыней, украденной из племени каракалпак, отправиться в Хиву; его жена,

захваченная ночью во время разбойничьего нападения и привезенная сюда,

хотела узнать, остался ли в живых ее бывший муж, которого она покинула

тяжелораненным, и кто купил их детей, и где они теперь живут. Особенно ей

хотелось узнать, что сталось с ее двенадцатилетней дочерью, о красоте

которой она рассказывала со слезами на глазах. Бедная женщина своей

верностью и необычайным трудолюбием сумела настолько привязать к себе своего

нового повелителя, что он вместе с нею отправился на поиски. Я все спрашивал

его, что он будет делать, если найдется первый муж, однако это его мало

беспокоило, так как закон гарантировал ему его собственность. "Насиб

(судьбе), - говорил он, - угодно было послать мне Хейдгул (Собственно

Эйдгуль, т. е "праздничная роза"^42 ) (так звали его жену), и люди не могут

ей противиться". Среди вновь присоединивших-ся к нам спутников, которые

хотели совершить путешествие под началом Ильяса, был, кроме того, дервиш по

имени Хаджи Сиддик, необычайно искусный обманщик; он ходил полуголый и в

пути через пустыню взялся сторожить верблюдов, а при этом, как мы узнали

лишь в Бухаре, у него в тряпье было зашито 60 дукатов.

Вся эта компания обитала совместно в одной юрте, ожидая, что ханский

керванбаши в скором времени прибудет и тогда начнется наше путешествие через

пустыню. Ожидание было мучительным для всех нас. Меня больше всего

беспокоило уменьшение моих запасов муки, и я уже стал уменьшать свою дневную

порцию на две пригоршни; к тому же я предпочитал теперь печь хлеб без

закваски, в горячей золе, потому что, испеченный таким образом, он тяжелее

переваривается, дольше остается в желудке и голод не так скоро дает себя

чувствовать. К счастью, у нас была возможность совершать небольшие вылазки

за подаянием, и мы никоим образом не могли по-жаловаться на отсутствие

благотворительности у этрекских туркмен.

Здесь же, в Этреке, в юрте знатного туркмена по имени Кочак-хан я

встретил одного русского, бывшего матроса из Ашуры. Мы зашли отдохнуть к

Кочак-хану, и, как только меня отрекомендовали как руми (османа), хозяин

сказал: "Сейчас я доставлю тебе удовольствие. Я знаю ваше отношение к

рус-ским, и сейчас ты увидишь одного из твоих заклятых врагов в цепях". Мне

пришлось сделать вид, будто я очень обрадовался. Привели бедного русского в

тяжелых цепях, его больной, очень печальный вид глубоко растрогал меня, и я

опасался, что не сумею скрыть этого чувства и выдам себя. "Что бы ты сделал

*[68] *с этим эфенди, если бы встретил его в России? - спросил Кочак-хан. -

А теперь ступай и поцелуй ему ноги". Бедный русский хотел уже было подойти

ко мне, но я запретил ему это, сказав, что только что совершил мой гусл

(великое омовение) и не хочу, чтобы неверный осквернил меня своим