Путешествие по Средней Азии

как, хотя обычная ширина реки всего 12-15 шагов, теперь она была в два раза

шире из-за размытых недавним наводнением берегов, ее вязкое гли-нистое дно

было истинной мукой для верблюдов, так что медлительность наших туркмен была

вполне извинительна. Течение, правда, было не очень сильное, однако вода

доходила нашим верблюдам до самого брюха, и при вихляющем из стороны в

сторону шаге этих животных, с трудом отыскивавших брод, наше кеджеве то

слева, то справа окуналось в мутные воды Этрека; один неверный шаг, и мне

пришлось бы искупаться в грязи и иле и с немалым риском вплавь добираться до

противоположного берега. К счастью, все обошлось благопо-лучно, и как только

мы прибыли на место, показался долгождан-ный караван керванбаши, во главе

которого вышагивали три буйвола (две коровы и один бык); их прибытия,

предвещающего здоровье, больной повелитель Хивы едва ли дожидался с большим

нетерпением, чем мы.

Читатель помнит, что в Гёмюштепе Хаджи Билалу, Хаджи Юсуфу, мне и еще

нескольким пешим странникам пришлось отделиться от основной группы, потому

что они не смогли так *[72] *скоро нанять верблюдов. Так как в Этреке мы не

получали от них известий, мы очень боялись, что им так и не удастся ехать

дальше с нами. Поэтому мы очень обрадовались, увидев, что все они

благополучно прибыли с этим караваном. Мы сердечно обнялись и расцеловались,

словно братья, свидевшиеся после многолетней разлуки. Я был глубоко

растроган, увидев подле себя Хаджи Салиха, Султан Махмуда и всех остальных

своих нищих то-варищей, потому что, хотя я и считал Хаджи Билала своим

ближайшим другом, тем не менее должен признать, что был одинаково искренне

расположен ко всем, без всякого различия. Поскольку мутные воды Этрека были

для нас последним источ-ником пресной воды и, вероятно, нам могло прийтись

туго за 20 дней пути до берегов Оксуса, я предложил не упустить случай и в

последний раз напиться чаю досыта. Мы выставили самую вместительную чайную

посуду, я потчевал всех свежеиспеченным хлебом, и потом мы еще долго

вспоминали о роскоши и изобилии праздника, устроенного в честь нашего

свидания.

Тем временем приехал керванбаши, наш вождь и защитник в пустыне. Так

как мне было очень важно предстать перед ним в должном свете, вскоре я

отправился к нему в сопровождении Хаджи Салиха и Хаджи Масуда, которые по

дороге сюда уже рассказывали ему обо мне. Представьте себе мое удивление и

даже замешательство, когда Амандурды (так его звали), дородный добродушный

туркмен, оказал моим друзьям вся-ческие знаки внимания, меня же встретил

необычайно холодно. Чем больше старался Хаджи Салих повернуть разговор на

меня, тем равнодушнее он становился; на все его старания он коротко отвечал:

"Я уже знаю этого хаджи". Я взял себя в руки, чтобы справиться с сильным

замешательством, и уже хотел было уйти, но заметил, что Ильяс бросает

гневные взгляды на сидевшего рядом с ним Эмир Мухаммеда, небезызвестного

пожирателя опиума, давая понять тем самым, что считает его виновником

случившегося. Мы ушли, и, как только Хаджи Билал узнал об этой сцене, он

страшно рассердился и вскричал: "Этот гнусный свихнувшийся афганец еще в

Этреке болтал, что наш Хаджи Решид, который мог бы поучить его Корану и

арабскому языку, - просто переодетый френги (при этих словах он трижды

произнес "Астафаулла!", т. е. "Прости, господи, мои прегре-шения!"), и,

несмотря на мои уверения, что мы приняли его из рук посланника нашего

великого султана и что у него было проездное свидетельство (паспорт) с

печатью халифа, (Наследник Мухаммеда, т е.* *константинопольский султан.) он

все-таки не верит и упорствует в злословии. Я вижу, что он успел затуманить

голову керванбаши, но он горько раскается, когда мы прибудем в Хиву, потому

что там, где есть кади и улемы, мы покажем ему, что значит выдавать

правоверного мусульманина за неверного".

*[73] *Теперь тайна начала раскрываться передо мною. Эмир Мухаммед,

уроженец Кандагара, вынужденный из-за какого-то преступления бежать из

родного города после захвата его англичанами, часто имел там возможность

видеть европейцев, и он признал во мне европейца по чертам лица. Он с первой

минуты принял меня за тайного эмиссара, путешествующего инкогнито в

нищенском одеянии со спрятанными сокровищами, которыми он собирался во что

бы то ни стало овладеть, запугав меня страшной угрозой - доносом. Он часто

уговаривал меня отделаться от этих нищих и идти в компании с ним. На это я

отвечал, что дервиш и купец, будучи элементами разнород-ными, не подойду к

друг другу и что речь о настоящей дружбе может идти только в том случае,

если он откажется от пагубного порока употреблять опиум, совершит ритуал

омовения и прочитает молитвы. Мое упорное сопротивление - ничего дру-гого не

оставалось делать - приводило его в бешенство, но, так как хаджи ненавидели

его за безбожную греховность, я принимал его открытую враждебность как