Путешествие по Средней Азии

нас слой песка; его толщина достигала всего двух пальцев, но первые песчинки

обжигали, как искры. Застань нас ветер на шесть миль глубже в пустыне, мы

все погибли бы. Мне не довелось увидеть, чтобы ветер вызывал лихорадку или

рвоту, только воздух стал более гнетущим и удушливым, чем прежде.

Когда пески кончились, перед нами предстали три разных пути. Один,

длиной 22 мили, идет через Каракёль, другой, в 18 миль, по равнине до

Бухары, третий, в 20 миль, идет через горы, где можно найти воду, но крутые

тропы недоступны для верблю-дов. Мы выбрали средний путь, самый короткий, в

первую очередь потому, что надеялись найти воду у пастухов. К вечеру мы

достигли колодцев, где в этом году еще не побывали пастухи. Вода, не

пригодная для людей, освежила наших животных. Наши дела были плохи, мы были

наполовину мертвецы, и только вполне реальная надежда на спасение

поддерживала нас.

Я не мог сам сойти с верблюда; меня положили на землю; адский огонь жег

мои внутренности, и из-за головной боли я был в обморочном состоянии. Мое

перо не в силах описать картину мучений, которые мы претерпели из-за жажды.

Думаю, что на свете нет смерти более мучительной, и хотя я стойко переносил

все опасности, тут я почувствовал себя сломленным, так как решил, что

наступил последний вечер в моей жизни.

Около полуночи мы тронулись в путь, я заснул, а когда проснулся утром

10 июля, то оказался в глиняной хижине в окружении длиннобородых людей, в

которых сразу узнал сынов Ирана. Они говорили, обращаясь ко мне: "Шума ки

хаджи нистид!" ("Вы же не хаджи!"). У меня не было сил отвечать. Мне дали

сначала теплого, а потом кислого молока, смешанного *[134] *с водой и солью,

называемого айраном: оно подкрепило меня и скоро поставило на ноги. Только

теперь мне стало ясно, что я и все остальные мои спутники в гостях у

рабов-персов, которые пасли овец в пустыне, в 10 милях от Бухары. Хозяева

снабдили их скудным запасом воды и хлеба, чтобы они не попытались бежать,

имея больше провианта. И все же у этих несчастных хватило благородства дать

своей воды заклятым врагам, суннитским муллам. Особенно добры они были ко

мне, когда я заговорил с ними на их родном языке, потому что, хотя в Бухаре

говорят и по-персидски, этот язык очень отличается от иранского. Осо-бенно

меня растрогал вид пятилетнего мальчика-раба, казавше-гося очень смышленым.

Года два назад его взяли в плен вместе с отцом и продали в рабство. Когда я

спросил его об отце, он радостно ответил: "Да, мой отец купил себя (т.е.

выкупился), я буду рабом еще два года, тогда отец накопит деньги и

освобо-дит меня". На несчастном ребенке были какие-то лохмотья, едва

прикрывавшие слабое тело, а кожа по жесткости и цвету похо-дила на шкуру. Я

дал ему кое-что из своей одежды, и он обещал приспособить эти вещи для себя.

Несчастные персы дали нам немного воды на дорогу. Я расставался с ними

с чувством благодарности и сострадания. Мы направились к месту своей

следующей стоянки, Ходжа-Обан, объекту паломничества, где находится могила

святого, носящего то же имя. Правда, это место находилось несколько севернее

нашего пути, но мы, как хаджи, должны были побывать там. К великому

сожалению моих спутников, мы заблудились ночью на краю пустыни среди

песчаных холмов, среди которых Ходжа-Обан возвышается наподобие оазиса, и,

когда после долгих поисков дороги наступило утро 11 июля, мы очутились на

берегу пресноводного озера. Здесь кончалась пустыня, а с нею и страх жажды,

страх перед разбойниками, ветром и прочими напастями. Мы тем самым вступили

на территорию собственно Бухары и, прибыв через два часа в Хакемир (деревню,

где жил керванбаши), оказались уже в довольно хорошо обработанной местности.

Весь этот край орошают каналы реки Карасу, которую одни люди считают рукавом

Зеравшана, а другие говорят о ней как о само-стоятельной реке, текущей с

севера. Дальше она теряется в упомянутом озере, вода которого, как

рассказали, годится для питья только в весенние и первые летние месяцы, а

затем сильно убывает и делается соленой.

В Хакемире, насчитывающем 200 домов и расположенном всего в двух часах

пути от Бухары, нам пришлось заночевать, для того чтобы, согласно законам

страны, сборщик таможенных пошлин (баджгир) и rapporteur (ваканювис)^77 ,

извещенные о на-шем прибытии, могли произвести досмотр и допрос за

предела-ми города. В тот же день к нам был направлен специальный вестник, а

назавтра спозаранку явились три офицера эмира с очень важным чиновником

взять с нас пошлину, но главным образом для того, чтобы получить сведения о

нас самих и *[135] *соседних странах. Начали с багажа. У хаджи в сумках были

большей частью святые четки из Мекки, финики из Медины, гребни из Багдада,

тростниковые перья для письма из Персии, ножи, ножницы, наперстки и

маленькие зеркальца из Френгистана. Хотя они утверждали, что бухарский эмир

(дай бог ему 120 лет жизни!) никогда не взимает таможенных пошлин с хаджи,