Путешествие по жизни. Письма другу

Итак, вернувшись в Саратов и начав новую жизнь без родителей, я оказалась в комнате вдвоём с какой-то бабулькой, в квартире с общей кухней, с соседями, взрослый и женатый сын которых выказывал мне всяческое расположение. Всё это меня никак не задевало и не волновало, а находилось на периферии жизни, главное действие которой проходило на перекрёстке улиц Радищева и Кирова. В шесть утра открывалось музучилище, и я приходила в это время туда, чтобы ухватить возможность позаниматься пару часов до восьми утра, до начала занятий, до прихода остальных студентов. Потом шли обычные занятия. В обеденные часы я бежала в квартирку напротив, где одна предприимчивая бабулька сдавала пианино для занятий. А поздно вечером возвращалась назад в училище и занималась ещё два часа до закрытия. Шесть часов ежедневных занятий, академические концерты, выступления. Сцену я любила, волновалась, конечно, но любила. Любила учителей! Благородного вида старец Гончаров, преподаватель камерного класса, в вечно усыпанном перхотью пиджаке, беспрестанно певший в унисон с нашей игрой, его жена – старенькая Неверова – преподаватель фортепиано, холодная и белокурая Воскресенская – жена «злобненького» завуча, которого мы все побаивались; суховатая и жестковатая на вид, но на самом деле довольно трогательная выпускница ленинградской консерватории Ирина Николаевна Иванова. И, конечно, два наших консерваторских профессора, которые тоже имели учеников в училище: экстравагантный и смешной в своём вечном беретике Семён Соломонович Бендицкий, ученик Нейгауза, и вальяжный, слегка надменный красавец Борис Гольфедер. Сольфеджио и гармонию у нас преподавал теоретик и композитор Виктор Владимирович Ковалёв – автор балета «Девушка и смерть», в прошлом муж известной в те годы оперной певицы Галины Ковалёвой и, по слухам, «сделавший» её. Через много лет мы с подружками признались ему в «страшном преступлении». Мы – яркие пианистки, музыкальные, темпераментные, довольно виртуозные, но у троих из нас был довольно посредственный слух, и сдать прилично госэкзамен, написав трёхголосный диктант, было просто невозможно! Верхний и средний голоса ещё реально, но бас… И мы придумали! Посадили прямо перед нами нашу подружку Васильченко, единственную из нас, кто обладал абсолютным слухом, и она, заложив левую руку за спину, продиктовала нам весь нижний голос: один палец – До, два – Ре, три – Ми, четыре – Фа, пять – Соль, кулак –Ля, комбинация из трёх пальцев – Си! Все мы – четверо – сдали госэкзамен на «отлично»! Выслушав наше признание, Ковалёв не только не возмутился, но пришёл в восторг и, как говорят, рассказывал следующим поколениям студентов о нашей изобретательности!

Очень любила я студентов-товарищей! Самый лучший в училище кларнетист Зотов, которому я аккомпанировала и с которым переиграла ряд шефских концертов. Витя Пацевич – длинный, как верста, под стать своему контрабасу, над которым он возвышался ещё на метр (говорят, он играл у Спивакова в какие-то годы). Алкаш уже тогда, он, будучи четверокурсником и получив, как и мы все, белый нарцисс для вручения «новобранцам» – первокурсникам, поднёс его к носу, потянул воздух и, изобразив блаженную мину, произнёс: «Ркацители» (сорт вина). Лучший вокалист Паша Сычёв (не знаю, какую он сделал карьеру и сделал ли) и способный парень Сергей Алексашкин (ныне солист Мариинского театра). А сколько шуток, сколько веселья вызывали даже всяческие неприятности! Помню, как закрыли на ремонт женский туалет (а смешанных тогда не существовало). Родилась частушка, которую мы тут же спели на концерте на мотив из «Ярославских ребят»:

А намедни, а намедни

Нам закрыли туалет.

Этим очень подорвали, о-ох!

Женский наш авторитет.

Один раз на уроке музлитературы я насмешила всех однокурсников, не подумав и выучив мрачный лейтмотив «Пиковой дамы» в скрипичном ключе и сыграв его весело и бодро. С тем же Пацевичем разыгрывали мы сценку на праздничном «капустнике», где я исполняла роль «кроткой и беззащитной» мамаши, а он – моего недоросля-сыночка, которого я приводила за ручку на музыкальный экзамен. «Поверьте сердцу матери!» – говорила я, с удовольствием прикладывая руку «экзаменатора» к своей груди.

А потом был выпускной бал, на котором я перецеловалась со всеми нашими чуть подвыпившими учителями: от председателя экзаменационной комиссии и ректора консерватории Кузнецова до милого с мягкими тёплыми губами Олега Одинцова – одного из лучших наших педагогов (к счастью, «Ми Ту» тогда не зверствовало, и эти поцелуи никого и ни к чему не обязывали!).