Путешествие по жизни. Письма другу

Финал романа был достаточно драматичным. Отношения с Крицким продолжались до начала второго курса института и носили почти платонический характер, что меня периодически удивляло, периодически раздражало, а периодически утверждало в мысли, что он меня настолько уважает и ценит, что не смеет позволить себе вольностей. В какой-то момент речь уже начала заходить о свадьбе и о будущей совместной жизни в Питере. В этот момент почти одновременно я получила открытку от Крицкого и вызов на телефонный разговор с родителями. Крицкий писал, что он заболел и находится в больнице, а родители в ужасе сообщили мне, что у Крицкого обнаружен сифилис. Не вдаваясь в подробности всех переживаний, подозрений, горючих слёз и страха заражения от регулярных поцелуев, скажу сразу, что источником заражения оказался второй секретарь обкома комсомола Петя Лещенко – человек женатый и имеющий маленького ребёнка. Жена была тоже заражена, ребёнку и мне вкатили несколько профилактических уколов. Каждый раз, после укола, выходя из кабинета в кожно-венерологическом диспансере, я наталкивалась на Крицкого, стоящего на коленях под дверью, а молоденькие медсёстры – его театральные поклонницы – хором убеждали меня его простить и рассказывали душераздирающие истории, как вырывали у него за обедом нож, которым он собирался покончить счёты с жизнью! (Актёр Актёрыч! Тупыми оловянными больничными ножами нельзя было разрезать даже яичницу!) Тем не менее, после выхода Крицкого из больницы, мы встретились с ним, соблюдая немыслимую конспирацию, в лесу и, проговорив пару часов, в течение которых он убеждал меня не верить в версию его заражения, а верить в искренность его чувства ко мне, мы обменялись трёхкопеечными монетами (были такие огромные кругляши цвета бронзы) с тем, чтобы предъявить их друг другу «через много-много лет разлуки». А потом события начали развиваться весьма быстро. Крицкого и Лещенко судили по статье, имевшейся в те годы. Процесс был показательным – речь шла о «работниках идеологического фронта». Лещенко дали три года, Крицкому – два. Фактически каждый из них отсидел на год меньше. В течение года я получала частые письма из тюрьмы, в которых Володя писал, что он стал ответственным за художественную самодеятельность, выпускает стенную газету и что жизнь в тюрьме мало отличается от обычной: «Там работа и тут работа, там соцсоревнования и здесь соцсоревнования», – писал он. Выйдя из тюрьмы через год и пройдя там непрерывный курс лечения, Крицкий уехал из Витебска и устроился работать в Армавирский театр. Он продолжал мне писать, и к лету я получила письмо: «Наш театр едет на гастроли в Сочи, Приезжай! Палатки, море, сухое вино и т.д.». Представив себе это «так далее», я содрогнулась, и на этом наша переписка прекратилась. Мы встретились ещё раз через несколько лет, когда я была на каникулах у родителей, а он в отпуске, приехав вместе с женой и сыном в свою родную деревню. Прознав, что я в городе, он в тот же вечер объявился в нашем дворе, предъявив мне монетку достоинством в три копейки. Выглядел он очень плохо: худющий, впалые щёки, потрёпанный, совершенно лысый. Мы поговорили несколько минут, и он попросил меня приехать к нему в деревню: повидать его родителей, бабушку, познакомиться с его женой и сыном. И я приехала. Жена – крупная невозмутимая женщина, которую бабушка иногда по ошибке называла моим именем, ушла куда-то к себе вместе с маленьким ребёнком, а мы под ликование всей остальной семьи взяли по большому ведру и отправились в лес за грибами. Разговора не получилось, но грибы мы набрали, и в город я вернулась с двумя вёдрами грибов, получив в подарок ещё и грибы Крицкого.