Путешествие Руфи. Предыстория «Унесенных ветром» Маргарет Митчелл

– О’Хара? Из Ирландии приехал их младший брат. Кажется, ещё более практичный, чем они.

– Пригласи их. Жён, братьев, детей – всю фенианскую родню и компанию.

Пьер расплылся в улыбке:

– Но, дорогая Соланж, все начнут злословить о лучших людях города.

Улыбка Соланж была столь же сдержанна и неприятна, как его – добродушна:

– Этого, мой суженый, я и добиваюсь!

Но утром бракосочетания, когда повсюду распускались весенние цветы, наполняя ароматами воздух, Пьер Робийяр, стоя в окружении галдящих фенианцев, вдали от знакомых, спрятавшихся в своих экипажах, задавался вопросом, насколько им удалось осадить людей, не привыкших к отпору. Бравая неясная улыбка приклеилась к его лицу, выражая его желание находиться где угодно, но только не здесь. Взлохмаченный, небритый ирландец протянул руку:

– Желаю счастья жениху. Пусть у вас будут дети, и у ваших детей тоже.

– Спасибо.

– Джеральд О’Хара, сэр. Прежде служил коммерсантом в фирме братьев, но не далее как сегодня ночью, в 4.37, незадолго до того, как это благословенное – самое благодатное – солнце решило взойти, я стал плантатором.

– Так рано? – не удержался растерянный Пьер.

– Нет, сэр. Так поздно! В час, когда петух прочищает горло, а алкоголь притупляет остроумие такого азартного человека.

Джеральд О’Хара, новоявленный плантатор, был ниже Пьера дюймов на шесть и походил на птицу, которую только что упомянул. Его широкое весёлое лицо было лишено всякого вероломства и так вспыхнуло от сознания собственной вины, что мир, само собой, разделил бы его радость. А Пьер, невзирая на тоскливые размышления (возможно, потому, что устал от них), спросил его:

– Так вы вообще ложились спать, мистер О’Хара?

– Нет, сэр. Во-первых, потому, что я бы и не пошёл (я же играл в карты), во-вторых, потому, что не посмел (я выигрывал), и, в-третьих, нельзя было ложиться, поскольку джентльмен, который пожертвовал содержимым своего кошелька, покрыл долг своей плантацией на Возвышенностях и понуждал меня сделать ставку против неё. У меня были девятки поверх валетов, «полный дом»[39], и я был уверен, что у него то же самое, хотя в игре, сэр, одна карта может всё испортить.

Пьер, который не играл в карты со времён службы в армии Наполеона, согласился:

– Эй, парень, сегодня у господина Робийяра свадьба. Господи! Не лезь к нему со своими делами.

Никто из гостей поважнее не вышел из экипажей. Ну что ж. Похоже, он женится без их общества.

– Мне что-то трудновато понять акцент твоего брата, Джеймс. Но я получил удовольствие от его рассказа.

– Там всего двести акров земли, – продолжал Джеральд, сверкая красными глазами, как ни в чём не бывало. – А я, как ирландец, всегда мечтал иметь «клочок собственной земли». Не что-то там особенное. Просто земля, с которой ни король, ни какая-нибудь знатная особа не выгонят ни меня, ни моих близких.

Джеральд описывал свою землю так подробно, словно топограф:

– …И пять сотен акров от белого дуба на углу до реки Флинт-ривер[40]. Величественное название, правда? Твёрдая, как кремень, и мягкая, как вода. Жду не дождусь, когда увижу её.

– Флинт…

– Это на Возвышенностях, мистер. Бывшие земли индейцев чироки. Их разыграли в лотерею. Одни достались честным поселенцам, другие – таким, как я, которые оказались здесь случайно, поскольку спекулянты стремились получить не землю, а только выгоду, сбыв её с рук. Я, мистер Робийяр, родом из таких мест, где люди грызутся за несколько ярдов дрянной земли, на которой не вырастишь ничего лучше картошки. А этих индейских земель никогда не касался плуг! На них вырастет всё что угодно! Я назову её Тара, сэр. В честь великой земли, где правили ирландские короли.

Совершенно сбитый с толку навязчивым дружелюбием этого маленького человека, Пьер пожал руку Джеральду:

– Поздравляю вас, сэр. Как здорово стать королём!

Ирландец весь преисполнился благодушием:

– Преданность и верность. За вас, ваша честь: пусть самое большее, что вы загадаете сегодня, будет самым меньшим из того, что вы получите.

Сын Филиппа, спускаясь со ступеньки отцовского непрезентабельного экипажа, кувырком полетел на землю и, разбив коленку, поднял такой рёв, который порадовал бы любого дикаря.

Мальчик был одет в неизменные короткие штанишки, рубашку и фетровую шляпу. У матери на голове была вышитая бисером красно-зелёная повязка, на шее висело ожерелье из когтей какого-то животного, а платье, похоже, было тем же самым, что она надевала на злополучный рождественский бал много лет назад.

Пьер поспешил к ней, протягивая руку:

– Оса! Оса! Как любезно с твоей стороны… Как хорошо…

Неемия поднял ревущего мальчонку, который колотил кулаками по ушам, и как раз в этот момент из-за поворота показался экипаж невесты, и остальные экипажи с неохотой извергли своих пассажиров.

Приблизившись к толпе, Антония Севье спросила Соланж:

– Ты выглядишь такой сдержанной, моя дорогая. Жалеешь?

– Каждый делает то, что нужно.

– Конечно, но…

– Пьер благородный человек. Его почитают в обществе, даже слишком. В его крови нет ни капли примеси.

– Но?